Грачонок замешкалась. Ей не хотелось отставать, но страх толкнул её обернуться.

– Чего уставился?

Она отступила. На неё глядел Зот, не находящий себе места возле покойного. В глазах середовича клубилась ненависть.

– Тебя спрашиваю, уродец, – прорычал Зот, нависая над Грачонком. – Неприятностей захотелось? А ну пошёл отсюда. Пока шею не свернул.

Глаза Зота, залитые кровью, следили за каждым её движением. Тяжёлое смурое лицо, искаженное потаенным страхом, застыло глиной. Грачонок содрогнулась, вспомнив сказанное Каргашем: «Кто станет бояться покойника?».

У Грачонка больше не оставалось сомнений. Она тут же бросилась прочь с места, чувствуя, как взгляд Зота продолжал буравить её затылок.

– Счастлив тот, с кем прощаются мудро! – окликнул чернецов Мизгирь, опираясь на трость.

Толстотелый монах обернулся и, смерив Мизгиря недовольным взглядом, улыбнулся. Но улыбкой некрепкой, поддельной.

– Мы рады паломникам в нашей обители. Однако тебе, добрый человек, сейчас не стоит отвлекать настоятеля.

– Я не паломник. Увы.

Чернец недовольно огладил короткими пальцами жиденькую бородку, едва прикрывающую толстую шею.

– Что же тогда тебя привело к нашему порогу?

Мизгирь остановился, сгорбил плечи. Украдкой глянул на старца, глядящего вдаль.

– Господь, – Мизгирь не смог сдержать усмешки.

Толстотелый монах с досадой поморщился.

– Далеко не всё разумно приписывать воле господней.

– Так стало быть – господне попущение?

Толстяк состроил надутую гримасу, однако ответить не успел.

– Я думал, что не доживу до нашей встречи, – морщинистое лицо настоятеля озарилось улыбкой. – И, если взаправду попущение, как дивно проявляет себя оно! Ну же, мальчик мой. Виктор! Подойди. Дай мне взглянуть на тебя ещё раз. Прошло так много лет с нашей последней встречи.

Грачонок покосилась на Мизгиря, гадая, почему настоятель обратился к нему как к Виктору. Она никогда прежде не слышала, чтобы Мизгирь себя так называл.

– Святой отец! – толстотелый монах изумлённо воззрился на старика. – Ты знаком с этим?..

Мизгирь сделал шаг. Старик поднял голову, щурясь на солнце. Увидев перед собой Мизгиря – худого и измученного, опирающегося на трость, – вместо улыбки старик сделался грустным.

– Ты повзрослел.

– Куда было деваться?

Помолчали.

Настоятель Савва переступил на месте, оглянулся на покойного. Сухой скрюченный палец настоятеля указал на носилки.

– Боюсь, горсти земли будет недостаточно. Тело так или иначе изуродуют. А затем сплетут быличку о кровожадном чудище, поверженном в прах.

– Чего ради тогда ты тратил на них своё время, святой отец? – сочувственно спросил Мизгирь.

Настоятель коснулся дрожащей рукой его руки.

– Сие надлежало сделать. Не оставлять попыток к вразумлению.

– А ты всё такой же упрямец, святой отец.

– А ты всё столь же ответственен, – теперь старец с улыбкой смотрел на Грачонка. – Как и шесть лет назад. Когда ты спас меня от хвори.

***

В избе было тепло и сухо. Грачонок сидела на лавке, то и дело ёрзая на месте. Иногда, стоило ей повернуться, чтобы посмотреть украдкой на спящую на печке кошку, она чувствовала запах сидящего рядом Мизгиря. От него пахло потом, сермягой и сушёными травами. От него всегда пахло травами, будто листья были вшиты ему в одежду.

– Значит, ты всё-таки вернулся в эти края, – вздохнул настоятель.

– Вернулся спросить, как правильно молиться. Так, чтобы Податель наверняка услышал.

Настоятель, которого слова Мизгиря позабавили, позволил себе тихо посмеяться. Посмеяться натужно, по-стариковски.

– Вижу, теперь ты не один.

Почувствовав на себе взгляд настоятеля, Грачонок выпрямилась, сложила руки на коленях. Поправила волосы на лбу.