Мизгирь помолчал, взвешивая сказанное.

– Стало быть, хорошим человеком был этот ваш Илюшка, раз сам настоятель здесь.

– Заблуждаешься, братец! – возразило щучье лицо. – Дело тут нечистое. Иначе стали бы настоятеля беспокоить? А всё из-за того, что над Илюшкой свеча не зажглась при отпевании.

– Ещё глаз… глаз! После смерти один глаз остался открытым. Хочет, стало быть, ещё посмотреть на этот мир. Примета неоспоримая. Упырем возродится! Кровопийцей.

– Неоспоримей некуда, – последнее Мизгирь проворчал себе под нос. – Грачонок, дай руку. Пойдём.

Грачонок затаила дыхание. В детстве ей доводилось слышать множество быличек про упырей и людей, способными ими стать. Но теперь всё было иначе.

Теперь она сама была иной.

Духовидица, способная видеть сквозь Покров. Так назвал её Мизгирь, в надежде утешить и скрасить доставшееся ей уродство.

Обычно умение видеть царство потустороннего передавалось по наследству. Остаточный признак, указывающий на кудесника в роду. Кто-то когда-то уплатил некому богу сполна.

Её случай во многом был с этим схож. Мизгирь заплатил за её спасение Явиди. Грачонок догадывалась об этом со слов Каргаша. Бес болтал без умолку. В противовес Мизгирю. Мизгирь вечно от неё что-то утаивал.

«Он мне не доверяет», – думала Грачонок. – «Считает, что я слишком бестолкова. И, наверное, он прав. Он всегда оказывается прав».

Одной рукой Грачонок послушно взялась за протянутый рукав, второй – поспешно оправила повязку на лбу. Поднявшийся ветер ерошил отрастающие волосы.

Грачонок чувствовала страх. Волнение. Ей не хотелось приближаться к избе, не хотелось оказываться на виду у всех этих страшных людей. Но Мизгирю надо было увидеть настоятеля, чтобы вызнать о святыне, затаенной в храме. Мизгирь считал, что эта святыня могла помочь против шва Явиди и бесовского глаза Грачонка.

Пройдя за Мизгирем сквозь толпу столпившихся крестьян, Грачонок уставилась на носилки, на которых лежал покойник. Даже присутствие настоятеля не столь притягивало взгляд, как восковое неподвижное тело, завёрнутое в простыню.

– Не годится так, господин! – выкрикивал кучерявый середович, указывая на покойника. – Нельзя эдак в гроб класть!

Над носилками стоял сутулый старец. Одет он был в бедные монашеские одежды, на груди висела перевитая цепь с чернением. Старик, словно не слыша обращений, оставался безмолвным, точно могильная плита. В руке его, костлявой и сморщенной, как птичья лапа, застыли чётки.

– Замолчи, невежа! – полнотелый монах, стоящий рядом с настоятелем, воинственно потрясал увесистыми ладонями. – В присутствии настоятеля веди себя подобающе! Не то велю выпороть!..

– Нельзя! Неправильно! – не унимался смутьян. – Нужно резать покойника! Резать пальцы и ступни… Голову! Неужто мало нам серого пса, являющегося по ночам?

– Верно Зот говорит! – подхватили из толпы. – Резать надобно, не то из могилы вылезать повадится!

– Вон, в Подгорке! – ещё громче воскликнул Зот. – Захоронили покойного не глядя, так после в домах рядом с кладбищем люди повымирали!..

Грачонок поёжилась от холодного ветра, ставшего невыносимым.

– «Злоба человеческая кипит», – голос Каргаша, не заглушаемый даже роптанием собравшихся, донёсся у Грачонка над головой. – «Её нужно излить… ошпарить других. Превосходно для этого подойдут те, кто отличаются. Отличаются от остальных хоть чем-то…»

Руки Грачонка мелко затряслись. Желудок сжался узлом.

– «А теперь представь», – Каргаш в предвкушении сбавил голос, – «что станет после смерти с телом человека, у которого обнаружится бесовской глаз. Смотри-ка. Они готовы разорвать этого бедолагу в клочья – а ведь его всего-навсего слегка перекосило после смерти».