– Это Грачонок, – представил её Мизгирь.

– Рад нашему знакомству, – настоятель слегка склонил голову, будто бы вовсе не удивившись её странному прозвищу. – Скажи-ка, Грачонок, нет ли у тебя желания остаться при монастыре? На дорогах неспокойно, а мы всегда готовы предложить крышу над головой и хлеб. И рыбу. Представить себе не можешь, как превосходна на вкус рыба с перцем с нашей кухни. Тебе когда-нибудь приходилось пробовать перец?

Мизгирь кашлянул.

– Грачонок… Он немой. Так что, боюсь, проку от него здесь будет, как от козла молока.

Грачонок уже давно привыкла представляться на людях юношей. Но отчего-то ждала, что, сидя наедине с настоятелем, Мизгирь захочет рассказать правду. Настоятель Савва казался ей добрым человеком. Поэтому Грачонок немного расстроилась, осознав, что ей снова придётся представляться мужчиной.

– Молятся не устами, а сердцем, – настоятель весело прищурился, указал Мизгирю на грудь. – Вот, собственно, и ответ на твой вопрос.

– Боюсь всё же…

– Не надо бояться, мальчик мой, – отмахнулся настоятель. Ну-ка, Грачонок, а ты? Скажи-ка, хочешь ли остаться при монастыре?

Грачонок украдкой глянула на Мизгиря и, немного помедлив, сцепила руки в выученном жесте.

– «Пёс», – она складывала выученные жесты, что придумал для них двоих Мизгирь. – «Здесь живёт пёс?»

Настоятель в недоумении вытянул лицо.

– Чего это с ним?

– Спрашивает про какого-то пса, – недоверчиво растолковал её жесты Мизгирь.

– Пса?

Мизгирь пожал плечами.

– Ах пса-а!.. – настоятель вкрадчиво рассмеялся. Казалось, сама старость мешает ему смеяться во весь голос. – Поговаривают, в округе завёлся человек, принимающий обличье большого серого пса. Мол, бродит по кладбищам ночью. Иногда заглядывает в окна…

Грачонок подивилась тому, с какой лёгкостью настоятель рассказывал им об оборотне. Ведь в оборотнях было много чего дурного. В отличие от духов, оборотни обитали по эту сторону Покрова и были способны грызть скот и портить посевы.

За способности оборотню приходилось расплачиваться своим рассудком. Каждое превращение наносило вред телу, искажая органы и раскраивая сознание.

Так говорил Мизгирь.

– Тому есть подтверждения? – спросил он.

– Бесчисленное множество!

– А жертвы?..

– Ни одной.

– Да я погляжу, здесь у вас целое стойбище нечисти, – фыркнул Мизгирь, и по его голосу Грачонок поняла, что он не верит словам настоятеля. – Упыри, оборотни… водяницы не беспокоят?

– Бывает крадут холсты и пряжу, а в остальном…

– Как же ваша хваленая святыня? – Мизгирь изобразил свойственную ему ухмылку. – Как вы её называете, запамятовал. Безымянная икона? Неужто ваша Безымянка действовать перестала?

Настоятель рассеянно ущипнул себя за рукав.

– В чём дело? – ухмылка сползла с губ Мизгиря.

– Проделки духов мелкие, несуразные, она всегда допускала, – глухо заговорил настоятель, подбирая слова. – Потому-то мы не сразу заметили, как… как исчезла.

– Исчезла? – Мизгирь сделался строгим. – Кто исчезла? Только не говори, что…

Настоятель вздохнул печально, будто речь шла о житейских хлопотах.

– Икона Безымянная. Одна из старейших святынь нашего монастыря.

Каргаш, раскачивающийся под потолком меж стропил, развязно бормотал:

– «Сворачиваем наше дружное паломничество. Эти идиоты умудрились похерить драгоценнейшую вещь, что им доверили».

Грачонок повернулась к Мизгирю. Ожидая, что он посмотрит на неё в ответ, погладит по голове и скажет, что это – пустяк. Но тот сидел неподвижно, отрешённо глядя перед собой мимо настоятеля.

Каждому приходилось платить. В особенности, когда речь заходила о кудовстве.

Но больше всего платить вынужден был вырь-двоедушник, воссозданный Явидью. За возможность плести кудеса с быстротой и умением, недоступной прочим, вырь платил после смерти. Всем без остатка.