Извозчик виновато развёл руками.

– Дальше не проехать, не обессудь. Погляди-ка, народу-то столпилось! Любопытно, чего это у них стряслось.

На очищенной поляне лежали поваленные стволы сосен. На несколько вёрст тянулись следы лесорубочных работ. Умятый слой земли дорогой вёл вдоль заготовленной древесины и опустелой порубки.

Место это Грачонку не нравилось. Большое скопление поваленных живых деревьев навевало нехорошее предчувствие.

– «Надеюсь, у них кто-то умер», – не преминул высказаться Каргаш, спрыгивая с телеги вслед за ней.

Привыкнуть к бесу не удавалось, в особенности к его назойливым прикосновениям. Они не были физическими, но вызывали чувства напряжения и холода.

Первое время Грачонок пыталась подружиться с бесом, прощала ему маленькие шалости. Но в ответ на её слабые потуги в попытках наладить с ним общение он вёл себя некрасиво, на грани мерзости. Каргаш постоянно на неё глазел. Подсматривал, когда она переодевалась, называл «страшненькой» и «тощей, как коза», доводя до слёз. Корчил рожи, будил посреди ночи громким хрюканьем или карканьем. Грачонок больше не сомневалась – будь у беса телесная оболочка, он бы в довесок толкался и дёргал за волосы.

В присутствии Мизгиря бес вёл себя сдержанней, но от словесных нападок воздержаться не мог ни при каких условиях.

Однажды, когда Мизгирь снова провалился в глубокий сон, бес привычно пристал к ней с унижениями. Тогда Грачонок, набравшись храбрости, мысленно заявила:

– «Ты клякса и урод! Лучше бы ты исчез!»

– «Ты совсем страх потеряла, коза тупорылая?» – ожесточился Каргаш. – «Знай своё место».

– «Нет, это ты знай своё!»

И тогда бес сделал то, чего Грачонок простить была не в силах. Каргаш принял обличье человека со шрамом на лбу, надругавшегося над ней в церкви. Лишившего левого глаза.

– «Заткнись», – бес подражал голосу её мучителя. – «Заткнись, сраная уродина. Не то я ударю тебя в челюсть, а затем начну срывать с тебя одежду».

В ответ на это Грачонок забилась в припадке паники, закричала так громко, что Мизгирь был вынужден очнуться. После этого Каргаш заявил, что больше не станет принимать это обличье, но вовсе не из-за бережности к её чувствам.

– «Слишком скучно становится, когда ты так себя ведёшь. Лучше-ка вот, опробуем это», – бес стал оборачиваться Мизгирем. – «Ой, да! Да, так куда веселее! Похож? Как это нет? Врёшь, дрянь. Похож. Я с этим идиотом дольше тебя хожу, мне видней».

И вот они стояли на дороге, ведущей к мужскому Хвалицкому монастырю. Около съезжей избы толпился народ. Крестьяне сходились на поляну, будто желая разглядеть нечто небывалое.

– Пойдём, Грачонок, – Мизгирь горестно вздохнул, предвидя новые трудности.

Грачонок коснулась кончиками пальцем своей глазной повязки. Словно убеждая себя, что ей ничего не грозило.

Собравшихся крестьян появление чужаков никак не взволновало. Паломников в этих краях было в избытке.

– Да пребудет с тобой господня благодать, добрый человек, – припав на трость, Мизгирь обратился к одному из крестьян, стоявшему возле гружённой древесиной повозки. – Скажи на милость, что здесь происходит?

Крестьянин продолжил тянуть узкое лицо и таращить блестящие глаза.

Грачонок подумала, что мужчина во многом походил на щуку.

– А? – щучье лицо дернулось, широкий рот глотнул воздуха. – Да, добрый человек, да призрит и тебя Податель! Взгляни-ка, вон там. Сам настоятель Савва стоит!

– Ну и ну, – делано восхитился Мизгирь. – И чего ради стоит?

– Так Илюшки не стало!

– Какого Илюшки?

– Лесоруба Илюшки.

– Убило при рубке пару дней назад, – подсказал другой крестьянин, середович с крупнорубленым лицом. – Ветка сломалась, упала на голову. Свернуло шею насмерть.