Местами облупившиеся светло-голубые стены и пыльный пол актового зала экстравагантно контрастировали с развешанными повсюду воздушными шарами и белыми бантиками, которые беспорядочно прилепили прямо на стены и стулья. На деревянной сцене красовались милые надувные ромашки разных размеров и цветов. Рядом с двумя большими колонками стояло ведро внушительных размеров со слегка подуставшими розовыми и желтыми хризантемами в блестящей серебряной упаковке. Убранство не претендовало на изысканность, но в этом месте дышало искренностью и теплотой. Где-то в глубине зала, в дальнем ряду ярко-красных стульев, сцепленных друг с другом, сидела скучающая девочка и притворялась заинтересованной действием на сцене. Время от времени она пыталась наигранно шутить со своей соседкой, но та, казалось, обращала на подругу столько же внимания, сколько свисающая с её плеч подарочная ленточка. Девочка продолжала, с выражением упрямого раздражения на лице, что-то шептать отсутствующей статуе, а потом со вздохом откинулась на спинку и погрузилась в чтение какой-то брошюры. Это была Марина Арктурова.

Вдруг произошло то, чего она так опасалась: раздалась громкая фонограмма, и почти все присутствующие в зале поплыли на сцену. Марина всеми силами своей души попыталась не замечать происходящего, но было поздно – бодрые фигуры в красивых одеждах затянули жалостливую песню. Она так хорошо знала эту мелодию! Сколько уже раз в жизни её сердце разрывалось при первых звуках этого гимна испепеляющей сентиментальности! Она и любила, и ненавидела этот чувствительный мотив, который, казалось, проникал под самые ребра и высасывал из тебя всю стойкость и самообладание. Если бы кто-нибудь особо пронырливый подсуетился, то спокойно смог бы заработать кучу денег, споря на невозможность не заплакать в течение трёх минут этого слёзовыжимательного ужаса. Марина со вздохом обозревала дам средних лет с носовыми платками в руках. Они плотно обступили маленькую сцену, где ребята уже самозабвенно распевали злосчастную песню. В группе выделялась статная девушка в длинном черном платье и с щедро налаченными волосами. Видимо, ей принадлежала ведущая партия: она с такой самоотверженностью отдалась пению, что, наверное, уже не придавала большого значение собственно словам, иначе как объяснить её умильно – сладкое выражение лица, тогда как подавляющее большинство участников торжества стоически балансировало между глуповатой вынужденной отрешённостью и полнейшим унынием. Хотя верности ради отметим, что внимательный наблюдатель все-таки смог бы обнаружить и весёлые лица.

– Нет-нет, это приказ! – Марина искривилась, но продолжала бесстрашно упираться ладонями в подлокотники. – Это приказ, говорю я тебе, – продолжала твердить пышнотелая румяная дама в парадном бежевом костюме. – Песню должны спеть все, моя дорогая. Такие уж традиции, ничего не поделаешь, – и дама приправила свою сентенцию коротким смешком, который в сознании девушки прогремел беспощадной издёвкой.

– Елена Николаевна, почему должны? Я петь вообще не люблю… – она попыталась вежливо отстраниться и совладать со своим напряжённым лицом, но жизнерадостная учительница и не думала отступать и уже неустрашимо тянула девочку за руку.

– Что это значит – не любишь? Давай-давай, вставай скорее! Ты что? Это же гимн шк…

Настойчивые слова тонули в других звуках: где-то в отдалении раздалась тихая спасительная музыка, которую Марина уже где-то слышала. Она тоже пронизывала печалью, но голос исполнителя был настолько приятный и успокаивающий, что эта грусть парадоксальным образом вселяла в душу уверенность и примиряла с действительностью.