Вечером мне не удалось с ней поговорить с глазу на глаз. Умер наш сосед Иван Петрович. Его жена была так поглощена горем, что мама вызвалась в помощницы и занялась организации похорон, тут же припахивая и меня. Она надеялась, что хотя бы так сможет сгладить разрушенные нашим отцом отношения с соседями. И так как поминки и похороны нуждались в большом пространстве, то наш зал и гостевой домик стал временным прибежищем для скорбящей родни Ивана Петровича.

Спустя два дня после похорон, казалось, отец вернулся к прежней жизни. Он ел, как обычно, но на похоронах выпил много лишнего. Гости побаивались его сурового вида и лишних вопросов не задавали, а мама и я в хлопотах особо не следили за ним.

Денег он никаких маме не дал и свое слово нарушил. Ничего оно не значило. И все его рассказы были ничем иным, как способом выпить еще водки. Но, тем не менее, мы с мамой его боялись. Так как в эти дни он вел себя суровее и несноснее, чем обычно. Он фыркал, ругался, кряхтел, разрождался критикой на все, даже на гостей на похоронах. И никто не мог ему ничего сделать или сказать, хотя бы заткнуться и вести себя тише. Его настрой и манеры, окончательно отвернули от нас всех соседей.

Он был слаб, не мог гулять, как привык и выходить на улицу. С трудом отец добирался от кровати до окна, открывал его и впуская морозный и свежий воздух в комнату, дышал усиленно и глубоко полной грудью. Но дышал тяжело и очевидно, что гас он с каждым днем все сильнее и сильнее.

Так же как он забыл о своем обещании дать денег, он также не вспоминал о случившемся разговоре. Я молилась, чтобы он думал, что все ему привиделось. Ведь он был не в себе. Но теперь он пялился в мою сторону, насупившись, подозрительно, и каждый раз, когда я приносила лекарство, он клал на тумбу складной нож. Теперь он держал его при себе все время.

На пятый день после похорон, он неожиданно улыбнулся мне, напомнив чудовище из мультика про «Красавицу и чудовище». Не умел он улыбаться. Эти мышцы на его лице годами не тренировались. Я приняла за оскал его зверскую улыбку, с перепуга шарахнулась в сторону, выронив поднос с коробками таблеток и стаканом воды. Когда я снова посмотрела на него, он отвернулся и не смотрел больше в мою сторону.

– Вы не понимаете, – шептала я, пытаясь выбраться. – Это опасно. Для всех нас.

Он лишь усмехнулся, словно знал что-то, что мне было недоступно.

– Я знаю, – ответил он тихо. – Но у меня свои причины.

С этими словами он подтолкнул меня вперед, и мы медленно двинулись к дому. Каждый шаг давался с трудом, и я чувствовала его взгляд, неотрывно следящий за каждым моим движением. Я провела его в дом до спальни, где сидел отец, успевший прийти в себя и снова выпить. Мужчина напирал на меня сзади, носками его ботинок давя по моим пяткам в сапогах. Он практически нес меня. Мне было так не по себе и страшно, что я едва перебирала ногами, рискуя упасть на каждом шагу. Выбора не было никакого, кроме как подчиниться, и всё равно уже, чей гнев обрушится на мою голову.

У двери он толкнул меня в сторону, оглушительно выбив ногой дверь и ввалился в полумрак спальни.

– Ну, здравствуй, сволочь.

Голос его звучал громогласно. Такими легкими и голосовыми связками можно было бы позавидовать. Наверняка его услышал не только отец и я, но и вся округа. Я рванулась от него, но далеко не ушла.

– Не включай, – велел незнакомец, проследив мой взгляд до выключателя.

Отец поднял на него глаза, затуманенные водкой. Он встрепенулся. Я впервые увидела действие «мгновенно протрезвел». Видимо, на отрезвление сознания ушли все его силы, и он никак не отреагировал на незнакомца, только фыркнул. Затем он попытался перелезть на другую сторону кровати, подальше от него.