Второе дыхание Татьяна Спасоломская

Долгие годы учебы и работы художником в театре, с разными режиссерами, в разных городах огромной страны превратились в дневник воспоминаний, в интересные истории создания пространства в эскизе и на сцене. То, что зрители никогда не видят. Это закулисье художника.

Татьяна Спасоломская, автор

Заветы, декабрь 2024 г.

Танечка, у меня нет слов, какой ты прекрасный писатель. Но и художник. Видел в Бахрушке твои цветы. Не хуже Яковлева (который со Зверевым).

Сергей Бархин, художник, сценограф

Ноябрь всегда серый, и потому приятно сидеть за письменным столом в загородном доме и ждать, когда в очередной раз ляжет снег и наступит зима.

Каждое событие мгновенно переходит в прошлое, и надо зацепить петельку настоящего, продернуть в нее ниточку, и так, петельку за петелькой, превратить нить событий в полотно.

Сейчас нет смысла описывать события конца недели и выходных. Каждый день получился как длинный рассказ с продолжением и множеством совпадений на расходящихся тропках сознания. Сейчас надо завершить книгу, то, что было написано за годы и собралось под названием «Второе дыхание».

Почему такое название, а, например, не «Девушка в красных чулках», как я сначала думала назвать свою первую книгу.

Почему я так думала?

Я могу долго вспоминать эпизоды из жизни и картины мастеров живописи, в которых фигурировали красные чулки.

Когда я преподавала сценографию в МАХУ (Щуке) я предлагала студентам такое задание: утром, по дороге на учебу, в электричке, метро, автобусе и на улице наблюдать за каким-то одним цветом, например, красным. О том, что из этого получалось, я расскажу в своей следующей книге про театр и режиссеров.

А с чулками было так.

В 1950 годы, когда я родилась, у детей много чего не было, а когда страна стала дружить с Китаем, кое-что появилось, то, чего не было – яркие шерстяные кофточки, китайский флис-ватин и полосатый штапель. Конечно, и наших тканей было полно: прекрасных жоржетов, крепдешинов, чесучи, габардинов и атласов…но чулки носили на детском лифчике с резинками.

И вот появились китайские колготы, бежевые и разноцветные.

Дальше со мной было так.

Родители работали, мама шила дома на заказ, и я была предоставлена самой себе; меня сажали на стульчик, иногда привязывали платком. Сидеть просто так было не интересно, и я начинала мастерить себе куколку: ножницы были рядом, я оттягивала чулок на коленке и прорезала дырочку в нем, на коленке, и рисовала личико, слюнявя цветные карандаши. Потом приспосабливала платочек и юбочку, и в самый момент апофеоза приходила мама, с розгой наготове, так как очередная пара дорогущих чулок была испорчена.

Я четко помню именно саму страсть, и удовольствие прорезания.

И так будет называться моя вторая книга воспоминаний: «Девушка в красных чулках».

Теперь я хочу поблагодарить тех, кто помогал мне в подготовке выхода этой книги в свет:

• Гурам Кочи, издатель и редактор;

• Лев Щенин, многопрофильный специалист по компьютерам;

• Павел Дейнека, историк и реставратор, философ, краевед и летописец;

• Катя Орлова, превратившаяся из бухгалтера в художника-керамиста и руководителя детской студии;

• Вера Елисеева, психолог и сотрудник библиотеки;

• Людмила Синицына, писательница, журналистка, сценаристка, фотограф, получившая множество призов, в том числе международных, и званий за свои работы; состоящая в Союзах писателей Москвы и журналистов России;

• Лаврентий Кирсанов, ученик 9 класса средней школы и начинающий специалист в области «Пойти Туда, Не Знаю Куда».

Вдохновляли меня больше всего сценографы, многие из моих старших коллег, с кем рядом я творила, участвовала в выставках.

От них я получила живую инспирацию российских и европейских театральных и живописных школ 19,20 и 21 веков и всего огромного, многомерного пространства культуры, со-творцами которого были и они.

Невозможно перечислить всех, но хочется, чтобы и вы знали, хотя бы некоторых из них:

Михаил Михайлович Курилко,

Татьяна Ильинична Сельвинская,

Олег Шейнис, Эдуард Кочергин, Сергей Бархин, Владимир Серебровский, Давид Боровский, Станислав Бенедиктов, Дмитрий Крымов, Борис Мессерер.

Кто не знает эти подмосковные пруды? А представьте себе – конец июня, жара летняя и теплые туманные ночи. В ивах щелкают какие-то мелкие птицы, и шлепает рыба перед рассветом… Эти ночи короткие! И как необыкновенно приятно сидеть на чуть влажной вечерней веранде старинного дома, за огромным семейным столом, под дачным абажуром, в необычайно торжественный день – мы получили дипломы художников Института имени Сурикова!

Застолье в разгаре. Компания за столом уже не раз опрокинула бокалы за талант, за дружбу, за театр. Вот тост и за учителя, мастера курса Мих Миха, как ласково его называли в кругу студентов. И все мы собрались на даче за его семейным столом – нас приняли в члены большой театральной семьи.

И вершиной праздника стал момент весьма таинственный и интимный. По узкой тропе, известной только хозяину, по камушкам, среди высокой, мокрой, росистой, разноцветной, благоухающей травы и кваканья потревоженных лягв, длинной вереницей мы вышли к прудам. Белое молоко тумана растворило нас, и разойдясь цепочкой по берегу, каждый погрузился в свой кусочек прохладной ночной воды. Было, конечно, шумно, но вспоминается это как тишина. Погружение в Малаховский пруд было похоже на крещение. Уже под утро вернулись, и дом затих. Старинные лица с портретов смотрели на нас, спящих во всех углах.

А помните, как утром замечательно на даче? Свистит самовар, вдалеке шумит электричка. Солнечные пятнышки бродят по вчерашним закускам и свежему пирогу. По-аристократически – утренняя рюмка ледяной водки. Птицы сразу начинают щебетать громче, и вот мы уже едем в Институт как гости, посмотреть на защиту других курсов. Обсуждаются планы на ближайшее будущее, потому что далекое уже определено – все будут знаменитыми талантливыми художниками. Мы будем встречаться в Хабаровске и Свердловске, Магадане и Комсомольске-на-Амуре, потом в Праге, Париже, Токио. И не просто как туристы, а как творцы замков и садов на стенах театров огромной страны Искусства. Я видела, как по волшебству, являлись картинки «Севильского» в Свердловске, по прихоти Юры Устинова, и как дул ветерок над крышами на сцене «Глобуса» в Новосибирске, по желанию Илоны Гансовской, кожаной ниткой шились костюмы к «Тилю» в Ленкоме – это Оля Твардовская творила чудо.

Наши старшие коллеги работали великолепно, было у кого учиться. Арефьев, Бенедиктов, Опарин, Архипов – перечисляю далеко не всех, кто учился в мастерской Михаила Курилко и работал в театре. А обучение в институте не ограничивалось занятиями. Учились все время и друг у друга. Но занятия в театре были отдыхом от студии рисунка и живописи, каждый день по шесть часов, стояли у мольберта. Когда в аудитории появлялась Милица Николаевна Пожарская, очень красивая дама, и профессор Курилко, очень элегантный господин – в мастерской наступал праздник. Каждый раз! И обсуждение самих эскизов, замыслов проходило не как занятие, а как аристократический клуб. Преподавалось все – умение говорить, сидеть, слушать, а сколько смеха и юмора – наш профессор источал истории, как Ходжа Насреддин.

Вот несколько самых ярких воспоминаний.

Первое впечатление. Это произошло перед защитой диплома в Училище 1905 года. Элегантный, аристократический, доброжелательный необычайно, и почему-то про него говорили – однорукий, – это было таинственно, потому что нам казалось, что руки было две. Это уже было загадочно. Это был уже ТЕАТР. Потом мы узнали, что он в молодости потерял руку на войне.

Второе – это восторженные воспоминания Татьяны Ильиничны Сельвинской об отце Михаила Михайловича Курилко – профессоре Михаиле Ивановиче Курилко-Рюмине, у которого ей посчастливилось учиться. Это были легенды, опять уводившие в мир театра. Михаил Иванович ходил с повязкой, так как у него не было одного глаза. Отец и сын были оба очень элегантные и высокого роста. Она рассказывала, что Михаил Иванович одним махом мог перепрыгнуть трехметровую лужу.

Сильное впечатление производила и жена нашего профессора, она была кореянка, что в те времена было более, чем редкостью, тоже высокая, длинноногая, в очень коротком полупрозрачном домашнем платье, она была как на старинной картине – с длинными черными волосами, очень приветливая. Запомнились и шумные застолья в огромной квартире с лестницами и окнами из кухни в комнату – так тогда не было еще ни у кого, – это был как бы старинный дом музей, тоже театр.

В институте обучение сценографии костюма проходило очень живо. Профессор после возвращения из своей поездки в Испанию проводил демонстрацию подошв своей обуви, настоящей «Саламандры» – из дорогой кожи, а мы любовались тонким сочетанием коричневых оттенков в костюме учителя. Тут же начинались рассказы о смешных историях на репетициях в театре, о великих мастерах сцены. И театр творился как-то сам собой. Но я всегда знала, что если я заблужусь в лесу замыслов и полезу на елку, или забреду в болото, то меня снова поставят, как в сказке про Мальчика-с-Пальчик, на широкую лесную дорогу, а все мои впечатления об этих экскурсиях войдут в сценографию. Но не прямолинейно, а уже пережитые и адаптированные. Трудиться никто не заставлял – работали с удовольствием.