В училище ее почему-то назвали Маху. Театральная композиция – это программа училища. Но Тата учила нас, прежде всего, театральному видению, передавала школу мастерства знаменитого художника Рафаила Фалька, у которого сама училась. А кроме того, ее педагогом был знаменитый художник Михаил Иванович Курилко – отец нашего наставника в Суриковском институте Михаила Михайловича Курилко. Так я попала в волну преемственности. Что ценю по сей день.

Кроме того, на вечерах у Таты мы знакомились с известными писателями, художниками, артистами, журналистами. Так, незаметно, мы оказались вписаны в творческую жизнь столицы. Ее влияние и наше содружество с ней продолжалось всю жизнь. Так, например, – один из ее советов – писать портреты не с натуры – стал для меня весьма значимым. Благодаря этому мне удалось создать портретную галерею друзей, художников, режиссеров и в том числе портрет самой Таты на берегу Магаданской бухты. Тата покинула нас, улетела в далекие края, а ее портрет хранится в коллекции Бахрушинского музея.

Все это было впереди. И многое из того, что состоится я еще и представить не могла, когда прилетела вместе с ней в Магадан.

Но, это все впереди…

…Два монтировщика дотащили мой огромный чемодан – теплые вещи, книги, фотографии, краски до моего нового жилища. Четвертый этаж, маленькая комнатка в общежитии Управления культуры, хозяйка – бурятка. Было там всегда тихо и пусто.

И только, вдруг, на несколько дней, приезжали с дальних краев, с трассы на семинары группы. Если мужчины – то привозили много икры, выпивали и пытались ухаживать. Если женщины – то угощали горячими супами и много стирали – вся и всё, плащи, куртки, платья. Все, что у них, видимо, было. Горячая вода там, где они жили, была редкость.

Помню, как мы с Татой пришли в гости к режиссеру театра – Юлию Васильевичу Гриншпуну.

Тата в вечернем туалете, в красном кресле, на красном ковре, забавно рассказывает о решении «Умки». Жена режиссера – красавица Наташа, накрывает роскошный обед. Пятилетний Никита – на кухне, выглядывает озорно из-за двери в гостиную, Юлий – старший сын, что-то наигрывает на рояле. Моби – коричневый пудель, тормошит меня. Я сижу, остекленевшая от всего. В Москве с едой было напряжно. А тут на столе – такая невиданная икра и прочие богатства морского края!

Я потом напишу портрет рыжеволосой красавицы Наташи – «Королева Тридакна», Юлию, с телом, через которое просвечивают огни на ночных сопках, Никиту и Моби.

Самым сильным потрясением для меня стал худсовет, когда обсуждали решение спектакля «Умка». Местные жители не хотели мириться с тем, что Тата решила все в белом цвете: она исходила из того, что приметой Чукотского края были гравюры на кости. Но местные доказывали, что белый цвет – траурный. Цвет смерти. Шла борьба. Управа поддержала постановку, но я до сих пор помню свой ужас: я – главный художник, должна выступить и защитить учителя. Знаю что сказать, но язык присыхал к горлу – так и не выступила. Но переживала очень…

Все закончилось хорошо. Тата улетела в Москву. А я осталась…

По утрам было всегда ясное золотисто-лазоревое небо, и темнели сопки, как огромные тела окаменевших гигантов. Проспект К. Маркса уходил куда-то вдаль, а я заходила в театр, который строили заключенные ГУЛАГа. Многие из них работали в театре. Магадан – столица Колымского края – жители выглядели вполне столично. Нарядные дамы, приятные, аккуратно одетые мужчины. Стала осваиваться.

Однажды, ближе к вечеру, я пошла к Нагаевской бухте. От дома это было минут десять. Два-три барака, спуск, поворот – и вот, я вижу незабываемую картину: свинцовая вода, вдалеке двумя мордами утопают темно-сиреневые сопки, очень высокое небо, и пустынно… Спустилась по песчаной тропинке с крутого берега к воде. Вокруг заросли пижмы, иван-чая – говорят, что в июле-августе здесь жара, но весь лед все равно не тает.