А кто показывал нам первые западные ролики? На домашнем кинопроекторе, на стене мастерской – это было свободное эротическое кино. Чтобы ничего не боялись и ко всему были готовы.

И я не очень понимала, почему он недолюбливал прибалтийскую сценографию и всегда наши решения уводил от такого пути. Видимо, в этом ему виделось тонкое, но глубинное разрушение культуры, то, что и происходит сейчас. Эти живые голубки в клетке к «Ромео и Джульетте» – а нам, конечно, нравилось все это… Но, сколько возможно, нас старались приблизить к Традиции.

После крещения в Малаховском пруду каждый вышел на свою тропу театра – и вышло все, как задумывалось двадцать лет назад. На выставке в Академии собралась великолепная коллекция живописи и театра, большая часть которой перешла в Музей Современного искусства.

В Академии художеств состоялась выставка «Михаил Михайлович Курилко и ученики».

…Кресло, комната, окно, дом, улица – мелькнул фонарь, аптека осталась за углом. Город, страна, земля, все планеты, солнце, галактика, все галактики… Маленькое окошечко в мир – этюд на картоне с натуры: серо-голубое небо, сырая трава и вдалеке, на горизонте – две пирамиды. Как будто на окраине поля в Малаховке.

Там, на даче профессора М. М. Курилко, наш курс отмечал окончание Суриковского института. Двадцать начинающих театральных художников – путь в мир театра открыт. И полное чувство уверенности и защищенности – ведь мы ученики Курилко.

И вот, восемнадцать лет спустя, стою в зале Академии Художеств, около этюда с пирамидами. Вокруг буквально яблоку негде упасть – знаменитости, ученики, коллеги, академики, друзья. Нашему учителю – семьдесят пять. На стенах – его живопись, его эскизы к спектаклям. И работы пятидесяти его учеников (а всего он выпустил более ста сорока художников). Много настоящей, хорошей живописи и много настоящего, своего театра.

А секрет в том, что Михаил Михайлович никогда не учил отдельно живописи, а отдельно – сценографии. Он воспитывал Художников, поддерживая то свое, особенное, что в каждом было. И уроки его хочется назвать встречами, где невероятно важной была сама атмосфера, которую Мастер создает вокруг себя: его старинный голос, его интонация, его манера одеваться, ухаживать за дамами, держать карандаш и делать замечания, так тонко и незаметно. И только со временем, отправленные им в далекое путешествие к своим пирамидам, мы вдруг поняли, что ни один ученик никогда не исчезал из поля зрения мастера, и он, так или иначе, участвовал в поворотных моментах жизни. И сегодня он самый элегантный из элегантных гостей, окруженный своей прекрасной большой семьей и своими учениками.

Долгий путь с посадками в Красноярске, Якутске – тогда еще не было прямого рейса – и вот, под крылом самолета кипящее море – ужас! Мы садимся в волны! Нет, это застывшее кипение земли, поросшее мягкой зеленью. Ниже, ниже. Вот мы в котловине, сопки немного выше, – и вот аэропорт – долина среди сопок в шестидесяти километрах от города.

Сентябрь, темная ночь, похожая на южную. Свет прожекторов выхватывает из темноты лиловое море иван-чая. И директор театра, совершенно южный человек с черными усами и в черных очках, и совершенно северный белый главный режиссер театра, встречают (рейс с материка прилетел с большим опозданием) нас – Т. И. Сельвинскую и меня – двух театральных художников. Одна уже опытная и знаменитая, что уже выглядит фантастикой! Ведь Тата – наша первая наставница, еще по училищу 1905 года. Она преподавала нам театральную композицию.