Зита успокоилась, закачалась в неспешном ритме, и буря ее мыслей и чувств улеглась тихим штилем. Спустя несколько па Зита поняла, что несмотря на свою грозность, напускную разудалость и невежливость, дюк Кейзегал был ничем иным, как покоем. Покой был у него внутри. Большим кораблем был дюк, на чьей палубе никакие штормы не страшны, и все волны и валы разбиваются о широкие борта ничтожными помехaми. Он поддерживал ее ровно на такой дистанции, которую она была готова соблюдать.

Все теплые лиманы принадлежали дюку, и просоленный летний бриз, и песчаные золотые берега, заливы и лагуны, поняла Зита, чье сознание ускользало, и сам он был открытой гаванью, распахивающей объятие любой утлой шлюпке. Он укачивал ее.

Сама себе не веря, прижалась к дюку покрепче, положила голову ему на грудь, закрыла глаза и зевнула. Возможно, она даже заснула на несколько мгновений. Или на дольше.

Во всяком случае, она проснулась на широкой кровати. Теплый ветер, шепчущий из открытого окна, колыхал полог.

За окном было темно, глаз выколи.

Вскочила Зита с кровати. Сколько времени прошло? Луна висела высоко над землей и звала ее. Ее ждали. Ждали и ждали. Она заставила его ждать!

По непреклонному зову луны, дребезжащих струн, схватила Зита светильник, выбежала из незнакомой комнаты, помчалась по широким коридорам, освещенным канделябрами, наугад, по ковровой дорожке, по зову сердца и одибила, по велению прилива.

Добежала до первой приоткрытой двери, дышащей летней ночью, пролетела по ступеням в сад, благоухающий черемухой, акацией и сиренью.

Мчалась по дорожке, усыпанной гравием и опавшими лепестками, на огонек, трепещущий в гуще листвы.

Беседка, увитая плющом, пряталась в кустах шиповника. Фриденсрайх фон Таузендвассер сидел за столиком в кресле о четырех колесах. Теребил развязанные под горлом тесемки белой батистовой камизы, подперев голову другой рукой. Черные локоны, слегка тронутые лунным следом, падали на белую бумагу. Горели свечи на столе. Бутылка киршвассера стояла рядом с подсвечником, чернильница и гусиные перья в подставке, пузырек с изумрудной жидкостью.

Застыла Зита на пороге беседки. Затрепетало пламя в ее лампе. Заволновалось море. Закружилась голова.

Фриденсрайх обернулся.

– Я ждал вас.

– Простите, что так поздно… я не заметила…

– Ничего страшного, – улыбнулся Фриденсрайх. – Я никуда не спешу. Кейзегал вас убаюкал. Я видел. Вы заснули, и он отнес вас в апартаменты, которые приготовил для вас Шульц. Надеюсь, вы выспались. Бал давно закончился. Гости разъехались. Кое-кто заснул на полу. Проспятся, и завтра уедут. То есть, уже сегодня. Идите ко мне.

Она подошла. Как же иначе? Бал давно закончился, но музыка не прекращалась. Вальс в миноре. Тревожная мелодия для флейты и клавикордов с дождливыми каплями ксилофона зыбью пробегала по нервам.

Подошла, опустилась перед ним на вымощенный мавританскими расписными плитами пол беседки, как сидела в детстве у ног отца своего. Посмотрела снизу вверх.

– Встаньте, – сказал человек. – Что вы делаете?

– Чем ближе мы к земле, тем ближе к небу, – отвечала Зита. – Чего вы хотите от меня, сударь?

– Я хочу помочь вам. И я это сделаю. Но чего хотите вы от меня? – спросил Фриденсрайх. – А от себя?

Падали тяжелые капли прямо на сердце. Встревоженный мотив качал ее из стороны в сторону, как голую ветвь.

– Вы странный человек, – промолвила Зита. – Вы страшный человек. Я не могу сопротивляться вашей воле. Говорите, что надо вам от меня, и я исполню вашу волю.

– Зачем? – спросил Фриденсрайх.

Зита могла бы ответить: «Понятия не имею». Она могла бы сказать: «Потому что так меня приучили». Или: «Потому что так было всегда». А может быть: «Потому что такова воля Всевышнего». А еще она могла бы сказать: «Потому что от голоса вашего память моя воскресает, а ваше прикосновение дарует мне забвение». Но вместо этого, неожиданно для самой себя, она сказала: