– Дьявольщина.

Сплюнул дюк. Спешился. Подошел к повозке. Склонился над Фриденсрайхом, внимательно его оглядывая с ног до головы.

– Почему ты все время молчишь, Фрид, вместо того, чтобы говорить дело?

– Я молчу? – удивился Фриденсрайх. – Странный ты человек, Кейзегал Безрассудный. Я за шестнадцать лет не проговорил столько слов, сколько высказал за эти три проклятых дня.

– Тысяча чертей! – стукнул дюк кулаком по оконному стеклу, и вышиб стекло. – Да ты в самом деле страдаешь!

– Бредни какие, – улыбнулся смертельно бледный Фриденсрайх, но судорога свела его лицо. – Басни из чердака.

– Через двадцать минут мы будем у этого дьявольского отродья, скотины Шульца, – заявил дюк, выпрямляясь.

– Ты переступишь порог, который поклялся никогда не переступать? – усмехнулся Фриденсрайх.

– Замолчи, Фрид! – заорал дюк. – Я больше не могу слушать твою болтовню!

Миновав большой ракушечник, напоминающий кабанью голову, кавалькада оказалась на широкой аллее, обсаженной с обеих сторон высоченными кипарисами, а еще через несколько минут перед глазами путников в ночи вспыхнуло яркое солнце.

Раскинувшийся длинным полукругом Арепо, трёхъярусный дворец купца Шульца, был торжественно освещен снаружи и внутри светильниками, факелами, свечами и газовыми фонарями, как театр перед премьерой.

На фасаде две сложные скульптурные композиции изображали корабельную битву и портовую торговлю. На куполообразной крыше скакал на запряженной дельфинами колеснице Посейдон в окружении трубящих тритонов и океанид. На фронтоне изящного портика красовался герб с трехмачтовым фрегатом. Все это великолепие довершали ажурная лепнина на фасаде, колонны тосканского ордера, пилястры и арочный подъезд.

У входа стояли кареты, экипажи, брички, тачки, колесницы, кабриолеты, две арбы и один тарантас.

Иоганн-Себастьян Шульц давал летний бал.

– Этого еще не хватало, – пробормотал Фриденсрайх.

– Вот куда утекает все золото, законно принадлежащее простому люду Асседо! – крикнул дюк, придерживая Ида и указывая плетью на восхитительное здание. – Мало мерзавцу фарфоровых лепнин и колонн розового мрамора, так он, кроме всего, за бешеные деньги ежегодно реставрирует дворец, который грозит провалиться в подземные пещеры. Во всем Асседо и окрестностях нельзя было найти места бестолковее этого, чтобы заложить фундамент для такой громады. Арепо стоит на курьих ножках, а под ним – бездонные пропасти, вымытые морем в те времена, когда море еще было океаном.

– Любая красота, как правило, зиждется на честном слове лжеца, – сказал Фриденсрайх.

Три лакея в париках и голубых ливреях с серебряными и позолоченными позументами, как три ожившие статуи, отклеились от стен фасада, чинно и в унисон направились к кавалькаде. Двое держали над головами факелы. Третий нес сверкающий медный поднос с бокалами из тончайшего хрусталя.

– Вечер добрый, милостивые господа! В Арепо рады каждому гостю! – торжественно продекламировал лакей с подносом. – Его высокоблагородие герр Шульц проявит несказанную щедрость и радушие к вам, когда вы будете так любезны предъявить официальное приглашение на летний бал.

– Однако с каких это пор и по какому праву собака Шульц кличет себя высокоблагородием?! – рявкнул дюк.

Лакеи по бокам подноса хором встали в угрожающие позы, ощерившись факелами. Дюк закинул руку за спину, хватаясь за рукоять меча. Лучники на куполообразной крыше дворца натянули луки.

– Зачем ругаться со слугами? – резонно спросила присмиревшая Нибелунга. – Скажите им, кто вы, сир. И всего делов.

– Дюк Кейзегал VIII из рода Уршеоло, сеньор Асседо и окрестностей, и маркграф Фриденсрайх ван дер Шлосс де Гильзе фон Таузендвассер пожаловали в Арепо! – загрохотал дюк; пламя затрепетало. – Надеюсь, что нам не нужны особые приглашения! Проведите нас во дворец через черный ход и доложите хозяину, что нам необходимы покой и отдых.