– Поздно, – сказал дюк. – Надо было раньше думать. Это будет хорошая партия. Собирайся в дорогу, девочка. Быть тебе Нибелунгой из рода Уршеоло. Ничуть не хуже, чем ван дер Шлосс де Гильзе фон Таузендвассер.

Нибелунгy снабдили сундуком с вещами и некоторыми фамильными драгоценностями. Остальное приданое и родственницы обещали прибыть к венчанию.

Свадьбу решили сыграть через несколько семидневиц в Нойе-Асседо. Сыграли бы раньше, к чему медлить, но баронесса настояла на приглашении всей знати Асседо и окрестностей, а наследницы – на пошиве гардероба, достойного такого события.

Вдовствующая Эдда, мать Нибелунги, проявила робкое намерение сопровождать невесту, но дюк не позволил.

Провожали невесту как положено: со слезами, улыбками и цветами. Кузины ревновали и кусали локти, ибо Гильдегард, хоть и не был таинственным Фридом-Красавцем, все же являлся завидным женихом и признанным сыном дюка.

«Это она специально все так подстроила. Давно имела виды на Гильдегарда. Когда гостила в Нойе-Асседо с мамхен, всегда соискала его общества, – шептались родственницы за спиной. – Ох, неспроста разболтала наследнику тайну. Знала, как накажет их дюк. Коварная Нибелунга. Расчетливая Нибелунга. Не лыком шита наша Нибелунга».

Но бледная и неожиданно притихшая Нибелунга ничем не выдавала ни триумфа своего, ни разочарования, так что трудно было сказать, в самом ли деле был у нее тщательно продуманный план, или оказалась она жертвой обстоятельств.

Йерве придерживался мнения, что Нибелунга стала такой же пленницей Рока, как и он сам, от чего преисполнился к ней жалости и сочувствия, как и к Гильдегарду, который, как было прекрасно известно Йерве, вовсе не испытывал ни малейшего желания жениться ни на Нибелунге, ни на ком-либо другом. Обида на несправедливость крестного отца воспылала в его душе. А может, и на холодную справедливость.

Невеста наотрез отказалась садиться в повозку, и пожелала ехать верхом на Василисе, которую Гильдегард, несомненно, в скором времени передаст в ее владение в качестве свадебного подарка. Какие бы планы она ни вынашивала касательно сына дюка, как и любая отвергнутая женщина, Нибелунга тоже была в обиде – на Фриденсрайха.

Повозка опять покатилась по пыльным дорогам Асседо и окрестностей. Йерве снова спрятался за занавеску – единственную уцелевшую, а Фриденсрайх с упоением глядел на солнечные равнины и степи, расстилающиеся за окном, на зеленеющие луга и на поля подсолнухов.

Если бы Йерве все еще мог распознавать выражения лиц, он бы прочел на лице своего кровного отца такой неподдельный восторг, томление и трепет ожидания, которые могут возникнуть только у узника, вырвавшегося на свободу из долголетнего заточения, или у воскресшего мертвеца. Ho поскольку Йерве более не был способен читать по лицам, Фриденсрайх не счел нужным скрывать обуревавшие его чувства, которые никому бы не приоткрыл в любом ином случае.

Красивым было Асседо летом, когда все цвело, а колосья ржи шевелило дыхание невидимого, но близкого моря. И не то чтобы Фриденсрайх об этом забыл, ведь он никогда ни о чем не забывал, но воспоминания нахлынули на него бурным потоком, сливаясь с реальностью, и обострили восприятие. Он распахнул окно и подставил лицо соленому ветру.

Воздух Асседо был целебен, что было известно каждому, кого хоть раз да заносило на земли древних истрийских мореплавателей. На короткое мгновение Фриденсрайху показалось, что он все еще жив.

– Пожар! Пожар! – вдруг раздались крики спереди, не успела процессия удалиться и на две лиги от поместья Гезундхайт.