– Понятно, – тихо сказал Митяй и подошел вплотную к Ефиму. – Спрятал, значит, денежки. Да ты не боись, не выдам. Много они тебе дали?

– Кто? – Ефим вдруг увидел, что хозяин вовсе не ерничает, не дурачится, словно знает что-то. И вопросики, может быть, не наобум задает?

– Ну-ну, – усмехнулся совсем уже нехорошо Митяй.

Правая рука Платова легла на открытые клавиши. Пальцы ее изящно изогнулись и легко пробежались: это вышло неожиданно чётко, почти виртуозно, и звуки – словно короткая разминка профессионального пианиста.

– Ученый, значит? – констатировал с удовлетворением Митяй. – А ну-ка…

– Что? – не понял гость.

– Хватит простачком прикидываться. Сыграй-ка лучше для души, а я в погреб слазаю. Терпеть вообще-то не могу эти гаммы, однако ж, видал – попривык. Сашка-то сейчас в городе, скучно даже… – Митяй открыл крышку погреба и исчез, словно рыжий черт провалился в преисподнюю. У Ефима мелькнула шальная до странности мысль: захлопнуть хозяина в его закромах да убраться подобру-поздорову.

Хотел было Ефим заикнуться насчет своей музыкальной безграмотности, но Правая уже играла. Ефим попробовал встать: куда там! «Швеллер какой-то, а не рука».

Внезапно в дверях появилась тёща Митяя, Елена Владимировна. Она почему-то очень походила на Митяя: и роста невысокого, и улыбка та же на полных губах. Вот только не рыжая.

– Феномен, – басисто объявила она, Платов даже вздрогнул. – Моцарта одной рукой, не глядя!

– Я не… я, Елена Владимировна, – пролепетал смущенный гость и лишь потом поздоровался.

– Вторую-то, – указала женщина на другую руку Ефима, – положи вторую и играй нормально, как все люди.

«Так то люди! – хотел было закричать Ефим. – Что же это?.. Надо и вторую класть!»

– Не придуряйся, покажи класс, – посоветовал и Митяй, вылезая из погреба с банкой солёных огурцов. Скрепя сердце, Платов положил на клавиши другую руку. Та нервно дрожала и явно не знала, куда приткнуться на чёрно-белой дорожке, где неистовствовала Правая. Елена Владимировна подошла, облокотилась на сияющий корпус рояля и испытывающе уставилась прямо в лицо смешавшегося гостя.

Надо было играть. Да это – чёрт знает что такое, но надо играть. Открыть свою тайну, подвергать, возможно, риску других людей?

Левая неуверенно взяла несколько аккордов. Потом еще.

– Цену нагоняет, – послышалось из-за спины. Ефим терпеть не мог, когда стояли над душой, да еще за спиной.

Левая начала играть. Это была, несомненно, его рука; клавиши ударяли по кончикам пальцев – все реально, осязаемо. Но она играла! И играла всё быстрее, вот она обрела смелость и, подобно Правой, пробежалась по всей клавиатуре. Потом ещё, ещё… Митяй зашел сбоку, и, покосившись на него, Ефим увидел серьёзную и даже надменную мину хозяина. А в рыжих рысьих глазах высветились на мгновенье незнакомые латунные искорки.

Знает Жмуров что-то, догадывается. Но откуда и с чего ему догадываться?

Вскоре стало ясно, что левая играет по-настоящему, значит, он, Ефим, не просто прикидывается, но на самом деле помогает Правой, играет вместе с ней. Ещё через пять минут Ефим не глядел на ставшие внезапно гибкими и сильными пальцы. В глазах Платова рябило от черно-белой клавиатуры. Он поднял голову и уставился на висевший за роялем пошлый пейзаж с лебедями.

«Моцарт, говоришь? Только его мне не хватало. Вначале Мурка, потом Правая, за ней Моцарт, Айвазовский, Толанд, Наполеон, Федоров-первопечатник! Супермен, гений, сверхшизо!.. Или гений тот, у которого Правая? Но ведь все это во мне… Собственно, кто я на самом деле? Человек, потерявший себя? Приходишь к врачу и спрашиваешь: „Вы не знаете, кто я такой?“ „А вы не знаете?“ – говорят. „Не знаю, так уж получилось“. Самому надо разбираться. Начать с теории Дарвина и… непременно разобраться».