«Найдём».

– Послушай, – вскипел раздосадованный дачник, – может, ты мне и волю диктовать начнешь?

«Как придётся. Сам понять должен: такое дело…»

Теперь Ефим знал, что застрахован от несчастного случая.

***

Было тепло. Или холодно – Платов об этом не думал; быстро отвыкая от обыденного мира, где важно вовремя пересаживать тюльпаны, выносить мусорное ведро и ходить за молоком в соседнюю деревню.

Он шел мимо дач по пыльной дороге, к железнодорожной станции. Картошки он с собой не взял – не до погреба. Ботинки быстро превратились в серые галоши с почти неразличимыми в пыли шнурками.

Все, чем он был занят последние часы, был он сам: остальное стало вдруг далеким и совершенно ненужным. Там, за границами его «я», не было ничего, что могло бы помочь, никакого щита, которым можно было прикрыться.

Правая могла и не захотеть, чтобы ее лечили, она строптива и считает себя вполне здоровой. Вдруг врач убьет самого Ефима, а все освободившееся место займет Правая? Пятьдесят на пятьдесят. Да и самому врачу может не поздоровиться.

– Здорово, Ефим! Оглох, что ли?

Платов еще лихорадочно решал, что предпринять, а Правая уже властно тянулась в сторону штакетника крайней дачи. Оставаться с протянутой рукой посреди дороги было нелепо, и Ефим несмело подошел к знакомой калитке.

– Hy, ты и глухня!

Это Митяй Жмуров, владелец прекрасной двухэтажной дачи ярко-яичного цвета. Невысокого роста, в старой выцветшей майке, с большими волосатыми руками, глубоко запущенными в синие шаровары, Митяй довольно, даже ласково улыбался, отчего его редкие рыжие усики топорщились как у сома.

– Ефим, ты ведь знаешь, я – человек простой, – Платов знал его еще со школьной скамьи, и даже ему иногда начинало казаться, что Митяй и впрямь считает себя кондовым малым. – И совершенно незачем задирать носище к солнцу. Ведь оно, солнышко-то, далече, а я – вот он, Митяйка, – перед тобой!

Платов прекрасно знал о Митяевой способности мигом возвращать на землю заблудшие в бессмысленных мечтах души. Каким образом – Ефим тоже знал, и сам этот метод не раз пробовал.

Довольный своим красноречием, Жмуров заговорщически подмигнул и всё улыбался своими резиновыми, словно обмазанными малиновым вареньем губами.

– Так и быть: заходи, – Митяй, освободив проход, сделал выразительный жест – прошу.

Правая продолжала тянуть, ей умело помогала правая нога. Пришлось покориться.

– Ты, смотрю, совсем зачах. Огород, тюльпанчики доконали?

– Огород.

Ефим насторожился. Кто это сказал: о-го-род? Он сам или этот, второй?

Правая влезла в карман пиджака, и Ефим вдруг ощутил крошки на дне кармана. И тетрадь, которую Правая не забыла прихватить с собой. Он начал ощущать этой рукой! Значит, не только он пошел у неё на поводу, но и она – в поиске компромисса. Несомненный прогресс.

Прошли мимо новенького, сверкающего «жигулёнка», взобрались по высоким ступеням на террасу.

– Рояль? У тебя его не было, – Ефим с удивлением отметил, что память, слава Богу, еще принадлежит ему, и значит, он не совсем конченый человек.

– Тёща купила.

– Она у тебя всё ещё выступает?

– Нет, теперь очередь Сашеньки пришла.

– Жены? – уточнил гость.

– Да что с тобой, Ефимушка? – изумился Митяй. – Ты словно с небес свалился.

– Очень может быть.

– Сашенька в школе начала преподавать. – Жмуров приблизил острый в красноватых прожилках нос к лицу Ефима, стараясь уловить знакомый запах, и озадаченно поглядел на приятеля.

– …В школе? Да-да, помню.

– Платов, – перешёл на официальный тон Митяй и покрутил у виска пальцем. – Тюльпанов своих надышался? Или деньги потерял?

Хм, деньги, подумал Ефим, садясь на стул возле рояля. Тут главное рассудок не потерять.