Теперь он стоял над ведром, выискивая место, куда бы можно было сунуть горсть осколков. В этот момент опять раздался тихий сухой щелчок, не узнать который Ефим не мог. Это был ТОТ САМЫЙ ЩЕЛЧОК!

Слегка закружилась голова, осколки чашки посыпались на пол, но звука их падения он не услышал: уши словно заложило ватой. Ефим подозрительно оглядел дверь, плиту, шкафчик с посудой, раковину, мусорное ведро – все достопримечательности кухни. Не доставало лишь пушистого Муркиного хвоста…

Одновременно с возвращением слуха родилась уверенность, что причина необычайного, необъяснимого заключается в нем самом… Или в венике, зажатом в правой руке! Именно эта, правая рука вдруг потянулась вниз, заставляя согнуться спину, и принимаясь ожесточённо подметать пол.

– Чушь! – Ефим подумал, что вначале нужно разобраться во всём, а потом подметать. Но рука продолжала своё дело. Она не обращала внимание на сознание Ефима! Платов попытался выпрямиться, что ему наполовину удалось: правая часть туловища оставалась полусогнутой – Ефим видел это отчётливо, в малейших подробностях, словно глядел со стороны; и одновременно его не покидало чувство своей целостности: он стоит прямо, а правая рука висит вдоль туловища. Но если его не обманывало зрение, правая продолжала старательно, подчёркнуто старательно заметать едва видимые беленькие осколки в угол, под раковину.

– Не может быть! – совсем растерялся дачник, и что-то или кто-то внутри его заверил: «Может».

– Три руки?

«А что тут особенного? Две твои и одна моя».

Ефим схватил левой рукой Правую и с усилием подвел её к лицу. Рука, вроде, как рука, с маленькой бородавкой на указательном пальце. Только не его рука… А чья? Ефим с силой ударил Правую, потом попытался её укусить. Укуса не почувствовал. Кроме того, правая нога решительно поднялась над полом и нанесла точный болезненный удар чуть выше щиколотки левой ноги. Это походило на месть.

«Мурка! Она первая заболела, – Ефим похолодел. – Мерзость! Она заразила меня, я помешался!»

Правая услужливо отерла тыльной стороной кисти пот на лбу. Ефим с брезгливостью проводил её взглядом: та запустила веник под раковину, веник медленно пересек кухню и встал рядом с ведром, трогательно прислонившись к нему обвязанной чёрной изолентой ручкой.

«Разобраться, – попытался успокоить себя Ефим. – Самое главное – во всём разобраться. Самому. Иначе ещё немного и… И всё же я болен, это очевидно, – подумал он, чуть не плача. – Не верится. Доказать, обязательно доказать самому себе: болен. Себе не поверишь, где уж врачам! Надо поглядеть в журналах, совсем недавно читал о подобных вещах. Некоторым больным мерещились цветы и рыбы, шагающие деревья и прочая дребедень… Ещё и обсмеют!»

Главное, не отступать от логики, – продолжал размышлять Ефим, осторожно присаживаясь на табурет и снимая очки. – Очки обычные, я их два года назад купил, и Мурки тогда ещё у нас не было. Сойти с ума я не мог, потому что сейчас только об этом и думаю. Сумасшедшему вряд ли могла прийти мысль о возможности такой болезни. Насколько мне известно – такое объяснение уже спасало людей на грани безумия. – Ефим водрузил очки обратно на нос и перешел в комнатку, где на древней этажерке хранились старые журналы. – С другой стороны, я знаю, что у меня, по меньшей мере, три руки. Та, которую я вижу, роется в моих журналах. Но чья эта рука, если не моя? Прибавим: почему она не слушается и кого она слушается? Можно ли её подчинить насильственно? – он схватил Правую, но та ловко вывернулась и достаточно резко отпихнула левую руку. – Хорошо же, найдём на тебя управу! В крайнем случае ампутируем. А ну-ка! – Теперь левая попыталась схватить ту правую, которая, казалось, спокойно висит вдоль туловища. Но невидимки, которую ощущал Ефим, не существовало. – Значит, этой нет. Руки нет, а все остальное – побочный эффект».