– Нет, – Настя покраснела и, достав ластик, начала чистить стол. – То есть стол я вытру, а повторить не смогу.

– Она не сможет повторить, она же не попугай, – звонко сказала Лиза, и класс загоготал.

Историк постарался под напускной строгостью скрыть смущение.

– А у тебя, Трухина, как с памятью? Ты повторить сможешь?

– Ставьте двойку, Алексей Александрович, – покорно вздохнула Лиза и, очаровательно улыбнувшись, добавила: – А у вас рукав в меле испачкан.

Настя слушала вполуха и продолжала думать:

«Если он меня забыл, я умру, а если нет, то… я убегу из дома. Пусть только они уедут – совсем мало осталось».

Однако взрывы домов в Москве нарушили все планы Насти, совершенно взвинтив ее мать. Начиная с тринадцатого сентября, когда взорвали второй дом, Инга постоянно плакала и твердила мужу:

– Не знаю, как мы уедем и оставим Настю одну, Андрей! Если вдруг что-то случится…

– Родная, поверь мне на слово: те люди, которые это делают, наш дом не выберут. Ты знаешь, что у меня всегда и обо всем есть информация.

– Я, наверное, уже с ума схожу, Андрюша, как кто в наш подъезд зайдет, так мне все время мерещится: то эти люди мешок со взрывчаткой несут, то тот человек в сумке гексоген тащит. Воображаю: приедем, а на месте дома – пустое место. И Настя, Настя…

За неделю до отъезда ей стало совсем плохо. Она две ночи рыдала навзрыд, и Андрей Пантелеймонович наконец не выдержал:

– Любимая, перестань так переживать, мы возьмем Настю с собой – только и всего.

Первой мыслью Насти, когда ей за ужином сообщили о решении отца, было изобразить внезапное буйное помешательство – тогда ее точно не повезут на этот чертов конкурс. С чего бы начать – сбросить на пол чашки из китайского сервиза? Или с размаху грохнуть о стену заварной чайник с матрешкой? Потом все же благоразумие возобладало – она решила испробовать более либеральные методы и с видом оскорбленной добропорядочности заявила:

– Нет, папа, я не могу поехать – нельзя пропускать школу. У нас ведь выпускной класс!

– Не страшно, – отмахнулся Андрей Пантелеймонович, не глядя на дочь, – я поговорю с учителями, и тебе дадут задание по основным предметам. Нужно учиться работать самостоятельно. В конце концов, что важнее – твоя школа или спокойствие мамы? – он встретился с ней взглядом и вздрогнул, неожиданно для самого себя сорвавшись на крик: – Что?! Что ты так на меня смотришь?! У меня на лице, кажется, ничего не написано!

Настя отвела глаза, ощутив внезапный прилив желания расколошматить тарелкой оконное стекло. Потом взяла себя в руки и ответила нарочито спокойно:

– Почему же, папа, написано – написано, что у тебя критический возраст!

Прежде, чем оторопевший отец успел сказать хоть слово, она выскочила из столовой и заперлась у себя в комнате. Встревоженная Инга несколько раз стучалась к дочери, но та лишь коротко отвечала «да» – чтобы не решили вдруг, что она повесилась и не начали ломать дверь, – и продолжала лежать, уткнувшись носом в подушку, тихо шепча:

– Алеша! Алеша! Ты слышишь меня? Да услышь ты меня, черт побери, и что-нибудь сделай, лох недоделанный!

Возможно, призыв ее каким-то образом достиг цели, потому что как раз в этот момент Алеша в очередной раз проверил свою электронную почту и грустно подумал:

«Съездить что ли к этой ее подружке – Лизе? Хоть узнать бы, что там случилось. Хотя… нет, не поеду – больно уж назойливая девчонка. Привыкла, видно, что парни тают при виде ее смазливой мордочки, вообще без стыда – готова тут же на месте отбить парня у близкой подруги. Нет, с такими дела лучше не иметь – еще устроит какую-нибудь провокацию, а мне потом с Настей отношения выясняй. Но как же быть? Давай, Алексей Малеев, давай, шевели мозжечком дальше, думай!»