– Второе – твоя практика, – сурово ответил он и тронул с места машину. – И не фыркай, а то меня твоя Мария Евсеевна даже в могиле достанет. Хотя, может быть, она зачтет тебе время, проведенное в этом богоугодном заведении за прохождение практики? Я попробую ее уговорить, но представь для нее в письменном виде свои наблюдения и опиши подробно, как ты вчера купировала кому.

Маргарита засмеялась, выглянула в окно и невольно зажмурилась – прямо в глаза ей сверкнул отраженным золотом шпиль Петропавловской крепости.

Сфера деятельности Андрея Пантелеймоновича в горкоме партии была достаточно широка – внешняя политика, внутренняя политика, обзор вновь издающейся идеологической и экономической литературы. Сам лично он каждым вопросом, естественно, не занимался, но сумел подобрать штат толковых сотрудников – они штудировали специальную литературу и составляли краткие обзоры, насыщенные информацией, а задачей Воскобейникова было довести эту информацию до парторгов и идеологов нижестоящих партийных организаций. Его обаяние располагало к нему окружающих и внушало доверие, он умел убеждать людей в том, во что не верил, и растолковывать им то, чего сам не понимал. Даже недруги Андрея Пантелеймоновича отдавали должное его умению работать, и – редкий случай! – никто из коллег не рвался занять его должность. Поэтому он не испытывал никакой тревоги, в тот день, когда первый секретарь горкома Гришин пригласил его к себе в кабинет.

Кроме Гришина там находились двое. Один из них – мужчина средних лет с восточной внешностью – представился как Ният Ахматович Курбанов. Имя-отчество второго – плотного человека лет тридцати – Воскобейников не разобрал, а запомнил лишь фамилию – Гордеев.

– Андрей Пантелеймонович, – сказал Гришин после того, как Воскобейников сел, – вкратце дело обстоит так: по инициативе ЦК создается ревизионная комиссия. Нас просили рекомендовать кого-нибудь для участия в ее работе, и московский комитет партии остановился на вашей кандидатуре.

Воскобейников молчал – в конце концов, его пока ни о чем не спрашивали, а только ставили в известность. Гришин взглянул на Курбанова, и тот наклонил голову.

– Андрей Пантелеймонович, – легкий южный акцент придавал звучанию голоса Курбанова какую-то особую задушевность, – предложение это, конечно, совершенно неожиданно для вас. Скажите откровенно, есть ли что-то, что вас смущает или заставляет предполагать, что вы не справитесь с данной работой? Есть ли у вас какие-нибудь вопросы к нам? Мы ведь понимаем, что на такую работу нельзя ставить человека без полного его внутреннего согласия.

Воскобейников спокойно встретил испытующий взгляд черных глаз.

– Опыта подобной работы у меня нет, – медленно произнес он, – и, буду совершенно честен, нет ни должной эрудиции, ни необходимых навыков. Хотя, думаю, вам это известно. Поэтому сразу такой вопрос: почему именно я?

– Это правильный вопрос, – Курбанов одобрительно кивнул головой, – и я вам дам на него полный и исчерпывающий ответ, – он опять наклонил голову, словно старался рассмотреть Воскобейникова во всех ракурсах. – Дело в том, что в ЦК из различных медицинских учреждений поступило много сигналов о злоупотреблениях и преступной халатности на местах. Вы – человек с медицинским образованием, хороший специалист и, даже перейдя на партийную работу, не оставляете клиническую медицину. Кто лучше вас разберется в делах ваших коллег? Это первое. Второе: вы умеете входить в контакт с людьми и обладаете большим тактом, а это немаловажно при работе в ревизионной комиссии. И, наконец, последнее, о чем я должен сказать с некоторой горечью: к сожалению, сейчас очень мало таких принципиальных и порядочных людей, как вы. Нам известно, например, что вы без всякой корысти для себя не раз помогали с жилищными проблемами вашим коллегам и даже совершенно посторонним людям, ветеранам труда и войны, но никогда не злоупотребляли своим положением в личных интересах. Что же касается вашей неопытности, то это не беда – у нас есть специалисты, которые вас всегда проконсультируют. Так как, Андрей Пантелеймонович, согласны?