В прошлом же это казалось верным шагом. Было ощущение, что маленькая девочка ещё не скоро станет взрослой дамой и можно было не ловить драгоценные моменты ее детства. Он был увлечен своей игрой, Сабин же – своей карьерой модели, но в конце концов они разлюбили друг друга за то, за что изначально полюбили. Хотулеву казалось, что карьера модели – подработка с нестабильным доходом, а Сабин в таком же свете видела гольф-турниры и сначала втайне, а потом уже и не очень злилась на мужа за то, что именно она должна была пожертвовать своей карьерой ради дочери. И однажды Хотулев осознал, что его семья – это две женщины, обиженные на него и нежелающие его видеть.

И сейчас Хотулев думал, а открыл бы он этот музей, если бы Россия вдруг не стала увлечением дочери? По правде говоря, он не слишком-то интересовался культурой а-ля рус. Родители его говорили по-русски с сильным акцентом и на своей косвенной родине никогда не бывали, и только его бабушки и дедушки щедро одаривали внука рассказами о некой загадочной стране, которая, по их собственным словам, навсегда ушла в историю. В глубине души маленький Грегори понимал, что его семье было важно, чтобы память о дореволюционной императорской России не утонула в пучине исторических треволнений, но только ему было неинтересно. Что ему до какой-то там России? Он и язык-то выучил только из-за Джины, матери его матери, которая упорно отказывалась говорить с внуком по-французски в то время, как другим членам семьи было проще изъясняться на языке своей новой родины.

Тем не менее именно с Джиной – в честь которой был открыт их музей – у маленького Грегори сложились самые теплые отношения. Наверное оттого, что она всегда предпочитала жить в настоящем, нежели рыться в прошлом. Никаких наставлений, никаких красноречивых излияний душ, никаких беспричинных философии, занудства и причитаний, за которые молодые так ненавидят стариков. Она была очень «живой», возможно оттого, что не тратила свою энергию на то, во что не верила. Казалось, она и умерла молодой, просто в старом теле.

Однако дела это не меняло. Одно дело разговаривать на русском и совсем другое – поехать в Россию, тогда это казалось крайне авантюрным предприятием.

И только, когда Хотулев впервые посетил свою вторую родину в девяносто девятом году, страна эта превратилась для него из непонятного пласта на карте в реальное место. Затем он ездил туда не раз: играл турниры в «Московском городском гольф клубе» и в Нахабино, стал чемпионом России и завоевал Кубок России, однако впоследствии участвовать в подобных мероприятиях бросил – что за победа без призовых?

Его интерес к России вспыхнул с новой силой, когда, совершенно неожиданно, страна эта стало увлечением Майи. Причем увлечением не временным, как это бывало в детстве, когда она могла целыми днями твердить про Трою, а затем вдруг переключиться на Бермудский треугольник, меняя свои пристрастия примерно раз в месяц, а самым настоящим: Майя выбрала историю Восточной Европы и, в частности, России как собственную специальность в университете Женевы. И иногда, слушая речь Майи, он удивлялся, как же так вышло, что дочь, которая в детстве ни слова не понимала по-русски, вдруг говорит на этом языке чище и грамотнее его. Пожалуй, и хорошо, что не он был ее учителем.

И тогда Хотулев понял, что новый интерес дочери является его обратным билетом в отцовство – и так и случилось. Майя продолжала припоминать все его промахи, но их отношения становились лучше, пока, наконец, не переросли в теплую дружбу. Ради Майи, которая после замужества переехала с мужем в Монтре – что всегда было ее мечтой – и обосновалась в шикарной квартире на берегу озера – подарок Хотулева молодоженам – он покинул любимую Женеву, дабы осесть рядом с дочерью в этом сыром и скучном, деревенском городишке, где никогда ничего не происходит, а открытые упаковки чипсов и орехов сыреют уже на следующие сутки. Однако таким образом он стал для дочери ближе оставшейся в Женеве Сабины, и пускай лишь физически.