Савва действовал как обычно, ничего нового. Подождав, пока игроки сделают первый удар, – у одного мяч улетел в правую воду, у другого в левый лес, а это был просто подарок судьбы – он по обыкновению немного отстал. Он нагнулся над бэгом, чтобы убрать тишку, а потом аккуратно открыл маленький боковой карман.

Это было просто, даже слишком просто. И он уже не помнил точно, когда это стало чем-то вроде рутины, ибо, если уж совсем откровенно, для него это с самого начала и была рутина. Возить бэг, протирать клюшки, подавать мяч, ну и взять несколько сотен. И он не чувствовал своей вины: такой суммой не дорожат. И он не делал ничего особенного, он просто брал эти деньги без спроса, ибо если пропажу не замечают, то это и нельзя назвать воровством. А нынче, по опыту Саввы, никто уровня гольфистов не помнил, сколько точно купюр у них имелось наличными. Такие суммы как триста-четыреста рублей они называли «мелочью», а Савва ради этих денег мог работать весь день курьером Яндекса.

Он расстегнул молнию на кармане, раздосадованно не обнаружив там ничего, кроме всякого ненужного хлама – скомканные фантики от «Сникерса», старые счетные карточки, пожеванные правила с какого-то турнира. Что захрень? Вчера в Нахабино Савва проверил другой карман, но и там он наряду с тишками и мячиками нашел лишь завалявшуюся сторублевую купюру. Где теперь Жарков хранит кошелек? Неужели все только на карточке? Они задолбали его со своими долбанными карточками, ну честно.

В этот момент кто-то на другой лунке на все поле крикнул “Фо!”16, и Савва лихорадочно пригнулся, а рука его провалилась вглубь кармана. Там он нащупал нечто холодное и рельефное, по ощущениям это был какой-то маленький предмет, и Савва – потом он еще долго будет вспоминать и удивляться, зачем он вдруг это сделал? – с жадностью сжал его в своей потной ладони и лихорадочно бросил в левый карман брюк, ибо какая-то нездоровая почти сонная мысль подсказала ему, что правый карман – это слишком очевидно, застегнув молнию на бэге.

Интрига мучила его до конца игры. Что там было в его кармане? Он так и не мог отважиться посмотреть. И только, когда игра уже закончилась и он смог спокойно уединиться в туалете, только тогда он с каким-то незнакомым ему доселе трепетом достал из кармана свой трофей, будто курильщик после долгого перерыва трясущимися руками тянул сигарету в рот. Он даже и не помнил точно, сколько простоял там с отвисшей челюстью в немом изумлении, глядя на этот чарующий блеск и будто даже подобие солнечного сияния, которое исходило от вещицы в его ладони, и осознавая, что теперь он стал воришкой-карманником без пути назад. Ибо возвращать эту вещицу он явно не собирался.

– Она мне непонятна.

Заметила Майя на французском, когда они сидели в довольно тесном офисе музея. Майя, однако, и здесь умудрилась навести уют, потратив немало денег и сил на то, чтобы музей выглядел будто фотографии на страницах Architectural Digest17. Хотулев уютно расположился в кресле, оббитом модной тканью букле бежевого оттенка, положив ноги на журнальный столик, Майя сидела за компьютером. Между тем они беседовали.

Да, у них был музей русской культуры, но дома Хотулев с дочерью всегда разговаривали по-французски, так было проще. Ему было стыдно признаться даже самому себе, что Майя выучила русский язык без его помощи, собственно, как она выучила и французский, как она научилась ходить, читать и прочее. За все это отвечала ее мать Сабин, он же отвечал за гольф и приличный заработок для семьи. Однако, когда они с Сабин расстались, а дочь, затаив на него обиду, принялась звать его Грегори на идеальном французском и отчим стал ей ближе отца, тогда он и понял, что все это было неправильное распределение ролей.