– Странным – нет. Непривычным – да, – отвечаю я. – А тебе?

– Мне очень странно, – признается она, подтягивая колени к груди. – Я привыкла, что всё, что я делаю, может стать контентом. А сейчас мы просто… существуем. Без цели, без планов на пост, без мыслей о том, как это будет выглядеть в кадре.

– И как ощущения?

Она долго смотрит в окно на вечерние огни города, на поток машин внизу, на жизнь, которая продолжается без камер и комментариев.

– Тревожно, – говорит наконец. – Как будто я трачу время впустую. Или как будто я не настоящая, когда меня никто не видит.

Вот оно. Первое настоящее откровение за весь день. Не для камеры, не для аудитории – для меня. И оно объясняет многое в её поведении, в её неспособности отключиться от социальных сетей, в её постоянной потребности документировать каждый момент.

– А ты? – спрашивает она, поворачивая ко мне лицо. – Кто ты, когда не играешь роль участника эксперимента?

Хороший и сложный вопрос. Я выключаю конфорку и переношу сковороду на подставку – строго по центру, на равном расстоянии от края стола.

– Архитектор, который работает слишком много, ест слишком мало домашней еды и читает профессиональную литературу перед сном, – отвечаю я, накладывая рагу в тарелки. – Довольно скучно по сравнению с твоей жизнью.

– Не скучно, – мягко возражает она. – Настоящее. У тебя есть что-то постоянное, что не зависит от лайков и просмотров.

Я ставлю тарелки на стол, автоматически проверяя, что они стоят на одинаковом расстоянии от края. Мы едим в молчании, но это не неловкое молчание первого дня знакомства – скорее, мирное затишье после информационного шторма.

– Максим Андреевич, – говорит она, когда мы заканчиваем ужин.

– Да?

– А теперь что? – спрашивает она тихо, и в её голосе нет привычной блогерской интонации. – Теперь мы просто два незнакомца в одной квартире?

Она смотрит на меня усталыми глазами, и на несколько секунд я вижу её совершенно без масок – без публичной жизнерадостности, без привычки превращать каждый момент в performance, без постоянной заботы о том, как она выглядит со стороны. Просто девушка, которая впервые за много лет оказалась наедине с собой и не знает, что с этим делать.

– Не знаю, – признаюсь я. – Впервые за много лет не знаю, что будет дальше. И это одновременно пугает и… интригует.

Она кивает, как будто я сказал что-то очень важное.

– Да, – говорит она. – Именно это ощущение.

Она встает из-за стола, собирает тарелки – небрежно, не думая о том, что посуда может разбиться, – и направляется к посудомоечной машине.

– Спокойной ночи, Максим.

– Спокойной ночи, Анна.

Я остаюсь один на кухне, автоматически поправляю стулья – ставлю их точно под стол – и понимаю, что эксперимент только начинается. И он будет намного сложнее, чем я предполагал.

Но не потому, что она невыносима для совместной жизни. А потому, что она оказалась гораздо интереснее и… человечнее, чем я ожидал.

День второй нашего эксперимента начинается в половине седьмого утра с звука, который я никогда не слышала в своей квартире: работающего душа. Причем работающего уже минут пятнадцать, судя по тому, как активно парит стекло в ванной комнате.

Я лежу в кровати и смотрю в потолок, пытаясь понять, что происходит с моим священным утренним ритуалом. Обычно я просыпаюсь в районе девяти, валяюсь в постели еще полчаса, листая инстаграм и сочиняя мотивирующие подписи к постам. Потом неспешно иду в душ, где провожу еще сорок минут, попутно репетируя тексты для сторис. Это мое святое время – никто не торопит, никто не мешает, можно в тишине планировать контент на день.