Врата Аидгарда Хомбак Евгений

Погрузитесь в "Аматорские Хроники" – эпическую фэнтези-сагу, где захватывающие приключения и древние мифы переплетаются с глубоким исследованием человеческой души в уникальном жанре психотипологического фэнтези-романа.

Судьбы героев здесь определяются не только волей богов и кознями демонов, но и их внутренним устройством – психотипом в системе Аматорика, типологии любви. Каждый поступок, каждый выбор, каждая вспышка страстного Эроса, непоколебимая верность Филии, бескорыстная забота Агапе или направляющая мудрость Сторге – это не случайность, а проявление их глубинной натуры и мотивации.

Следите за путем Ариона и его друзей, полным опасностей, потерь и неожиданных открытий, как в мире вокруг, так и в их собственных сердцах. Узнайте, как четыре великие стихии любви сражаются с теневыми силами Мании, Фобии, Прагмы и Тирании в душах героев, определяя их взлеты и падения.

Раскройте тайны Аматорики – и, возможно, отгадайте свой собственный стиль любви!

Никто не становится

хорошим человеком случайно.

Платон

Северные ворота Гераса, массивные и равнодушные, остались позади, скрытые плотной завесой все того же неумолимого дождя, который провожал их из города. Туман, хоть и не такой густой, как в предгорьях, цеплялся за землю, размывая очертания скудного пейзажа. Дорога, еще недавно широкая и утоптанная тысячами ног, быстро превратилась в узкую, каменистую тропу, уводящую их прочь от побережья, вглубь земель, о которых они знали лишь по слухам и обрывкам старых карт.

Трое путников шли молча. Тяжелая, гнетущая тишина повисла между ними, став четвертым, незримым спутником. Шумный, блестящий, но холодный Герас остался позади, но облегчения это не принесло. Пустота, оставленная уходом Линоса, ощущалась почти физически, словно зияющая рана в их маленькой группе. Каждый шаг по размытой тропе отдавался глухой болью в сердце, эхом вчерашнего горького прощания.

Арион шел первым, как и прежде, но его плечи были опущены, а взгляд, обычно живой и открытый, устремлен под ноги, на мокрые камни и грязь. Он не оглядывался, боясь встретиться взглядом с друзьями, боясь увидеть в их глазах отражение собственной вины и скорби. Образ Линоса – его обиженное, заплаканное лицо, его отчаянный крик о непризнании – стоял перед глазами, смешиваясь с туманными видениями из храма и чувством ответственности за тех, кто шел за ним. Он должен был быть сильным, вести их вперед, но его Первая Филия, его потребность в единстве и гармонии, кровоточила от недавнего разрыва. А Третий Сторге неустанно шептал сомнения: правильно ли они поступили? Был ли другой путь?

Борос замыкал шествие. Его шаг оставался твердым, но в нем не было прежней размеренной уверенности. Он шел, напряженно вглядываясь в серую мглу, его рука не отпускала рукоять единственного оставшегося ножа. Потеря друга, предательство (как он это воспринимал) легли тяжелым камнем на его верное сердце. Он злился – на Линоса, на этот чужой город, на самих себя – но его гнев был тихим, глухим, спрятанным под привычной маской суровой непроницаемости. Он молчал, потому что не находил слов, способных выразить ту бурю, что бушевала внутри.

Кассия шла между ними, тонкая фигурка в мокром плаще. Она единственная, казалось, была сосредоточена на пути. Время от времени она останавливалась, сверяясь с картой, или указывала на едва заметный поворот тропы. Ее практичность (Первая Агапе) и выбор направления (Второй Сторге) не позволяли ей поддаваться эмоциям. Цель была ясна, путь намечен, и нужно было двигаться вперед, несмотря ни на что. Но Арион заметил, как плотно сжаты ее губы и как напряженно она всматривается в карту, словно ища там не только дорогу, но и подтверждение правильности их выбора. Возможно, за ее внешней собранностью тоже скрывалась боль и сомнения, которые она не позволяла себе показать.

Дождь то усиливался, превращаясь в холодный ливень, то снова затихал, но не прекращался совсем. Мир вокруг был серым и однообразным: мокрые скалы, редкие, чахлые деревья, низко висящие тучи. Краски словно вымыло из этого края, оставив лишь оттенки серого и бурого. Воздух был холодным, пронизывающим. Они промокли до нитки, одежда неприятно липла к телу, а тепло костра в охотничьей хижине казалось воспоминанием из другой жизни.

Они шли уже несколько часов, когда тропа начала уходить круто вверх, на перевал между двумя мрачными, безлесыми холмами. Подъем был тяжелым, камни скользили под ногами, ветер здесь дул особенно сильно, бросая в лицо колючие капли дождя.

– Привал… скоро, – выдохнул Арион, останавливаясь, чтобы перевести дух и дождаться отставшую Кассию. – Там… за перевалом… должно быть укрытие.

Никто не ответил. Лишь тяжелое дыхание и шум дождя нарушали тишину. Они стояли на полпути к вершине, три одинокие фигуры в сером, безрадостном мире, объединенные лишь общей дорогой и общей печалью. Рассвет их нового пути был омрачен тенью потери, и дорога на север обещала быть долгой, холодной и очень одинокой.

Перевал оказался невысоким, но вымотал их окончательно. Ветер на вершине пронизывал до костей, а спуск по другой стороне был таким же скользким и неудобным. К тому времени, как они достигли небольшой лощины, укрытой от ветра скалистым выступом и несколькими чахлыми соснами, силы были на исходе. Даже Борос тяжело дышал, а на бледном лице Кассии проступили капельки пота, несмотря на холод.

– Здесь, – коротко сказала Кассия, указывая на относительно сухой пятачок земли под нависающей скалой. – Передохнем немного. Нужно поесть.

Они молча сбросили свои отяжелевшие от влаги мешки. Борос привычно проверил окрестности, убедился, что поблизости нет свежих следов, и принялся собирать немногочисленные сухие ветки под скалой для костра. Кассия достала карту, снова изучая ее, хотя казалось, что она уже выучила ее наизусть. Арион просто опустился на холодный камень, чувствуя, как ноют мышцы и как свинцовая усталость наливает тело.

Тишина, установившаяся между ними, была гуще утреннего тумана. Она была тяжелой, неловкой, пропитанной горечью и невысказанными упреками – не столько друг другу, сколько самим себе и судьбе. Отсутствие Линоса ощущалось остро, как фантомная боль. Не хватало его голоса, его шуток, даже его неуместных вопросов и страхов. Без него их маленькая группа казалась неполной, осиротевшей.

Арион не выдержал первым. Он не мог так – молчать, когда на душе скребли кошки, когда он видел боль и напряжение на лицах друзей. Его потребность в связи, в единстве (стихия Первой Филии) требовала нарушить эту стену молчания.

– До Гераса… дорога была легче, – сказал он тихо, просто чтобы что-то сказать. – Здесь… холодно. И пусто.

Борос, сосредоточенно раздувавший едва тлеющие угли, лишь мрачно хмыкнул в ответ, не поднимая головы. Его плечи были напряжены, а движения резки – в них сквозил сдерживаемый гнев на Линоса, на этот город, на весь мир, который отнял у них друга. Он не хотел говорить, не хотел делиться болью – он хотел действовать, идти вперед, преодолевать, словно физическое усилие могло заглушить душевную рану.

Кассия подняла глаза от карты, но ее взгляд был отстраненным, словно она смотрела сквозь Ариона.

– Северные предгорья всегда суровы, – сказала она ровно, ее голос был лишен эмоций. – Нужно экономить силы и еду. Следующий источник воды, судя по всему, будет только к вечеру. Борос, проверь, сколько у нас осталось вяленого мяса.

Она снова вернулась к карте, намеренно уходя от эмоциональной темы к практическим вопросам. Ее способ справляться с болью был в действии, в планировании, в контроле над тем, что еще можно было контролировать. Открывать свои чувства, показывать уязвимость – это было не для нее (стихия Третьего Эроса).

Арион вздохнул. Его попытка не удалась. Стена молчания стала только выше. Он чувствовал себя виноватым – за то, что не смог удержать Линоса, за то, что не может сейчас найти нужных слов для Бороса и Кассии, за то, что сам не может справиться с этой тупой болью в груди.

Он смотрел на огонек, который Боросу все же удалось развести, на мокрые камни, на серое, низкое небо. И вдруг его взгляд встретился со взглядом Бороса, который на мгновение оторвался от огня. В глубине глаз друга Арион увидел не только гнев, но и ту же боль и растерянность, которую чувствовал сам. Борос тут же отвернулся, но этого мгновения хватило. Потом Арион посмотрел на Кассию – она все так же изучала карту, но ее пальцы чуть заметно подрагивали.

Они молчали. Но в этой тишине, под шум ветра и треск редких веток в костре, родилось что-то новое. Невысказанное понимание. Осознание того, что они остались втроем, что они нужны друг другу сейчас как никогда, что их общая боль, их общее горе, их общая цель – это единственное, что у них есть. Это не было похоже на веселую дружбу с Линосом, это было что-то более глубокое, суровое, выстраданное. Связь, рожденная не из радости, а из общей потери.

Когда они закончили свой скудный обед, Кассия молча убрала карту, Борос тщательно затушил костер. Они поднялись, проверяя снаряжение. Арион снова пошел первым, Борос – последним, Кассия – между ними. Они шли молча, как и прежде. Но теперь в их молчании было меньше неловкости и больше… единства. Тяжелого, молчаливого единства трех путников, идущих сквозь холод и печаль к неведомой цели на севере.