Вот тогда-то, именно в этом этапе, в апреле 1950 года в составе «довеска», среди «доходяг» в наш лагерь привезли и Федора Федоровича Красовского.

Я не отметил его в толпе других, он должно быть мало чем отличался от остальных.

В комиссии по приему новичков был врач и Федора Федоровича сразу же прямо с вахты тогда направили в больницу, так, как у него была повышена температура, и он задыхался в кашле…

А меня по просьбе Шмидта «по блату» тоже поместили в санчасть для того, чтобы произвести изменение категории труда в моем личном деле.

Без такой меры, Шахтоуправление ни под каким предлогом не отпускало никого из закрепленных за ним работников.

Только мы тогда еще с ним не встретились. Мы не попали в один больничный «корпус» и валялись в соседних бараках.

Мне пролежать пришлось две недели, Федор Федорович пробыл там больше месяца.

– Иван Константинович! Помоги ты мне в штат его принять! – Обратился к греку Щмидт, когда я «с вещами», бледный и худой, пропитанный запахом карболки явился в пожарку. – Он теперь у нас и по категории труда и по внешнему виду от шахты свободен. И кажется навсегда. Я уже и от шефа своего разрешение получил, только в штате пока единиц нет. А парень он – «то, что надо!» – нам именно такой нужен. Художник он! Нужно же предупреждения там писать красиво, плакаты разные рисовать, наглядную агитацию расписывать. В пожарном деле, что самое главное – это профилактика! Нам только в штат пожарников еще бы пару единиц внести. Ты же это сможешь!

– Ты, дорогой мой Шмидт забыл еще, что кроме штатных единиц, не обойтись вам без разрешения Шевченка, да и оперслужба в стороне не окажется. Готов твой протеже на то, чтобы убедить и их? Готов он на такой героический поступок? Не спасует в последний момент?

– Да это же пустая формальность! Ну, подпишет там какую-нибудь бумагу у «кума», не убудет его от этого…

– Не убудет, говоришь? Нет, мой друг! Там, в этой конторе, мужики цепкие сидят. Кто подписал этот документ – уже их человек. С особым их к нему доверием. Они могут годами к нему никаких требований не предъявлять, а придет такой момент, что им нужно будет и такого стукача активного из тебя слепят, что сам не успеешь удивиться. Заставят! Доведут до такого состояния, что вынужден будешь стучать на родного брата. Они умеют создать обстановку. Их для этого специально и долго обучали. А что сам кандидат скажет?

– Работать готов, хоть по двенадцать часов. А в стукачи я не гожусь. Характер не тот.

– Вот видишь, дорогой мой Шмид-д-т? А ты сам уже все решил за всех.

– А я тебе, что – стукач? А Яша? Нас почему они не заставляли подписать?

– Может раньше проще это было. Проскочили как-то. Только я в этом не уверен. А может вы и сами не заметили от радости, как подписали что-нибудь? И числитесь уже у них в активе? Сейчас они работают очень четко!

– А что же теперь делать? Не отказываться же теперь, когда уже столько сделано! Уломали даже капитана Стрельчака.

– Ну и чего ты переживаешь? Пускай себе живет здесь в своем углу и портреты рисует по твоим заказам. Ты, небось, уже рекламу ему сделал? А должность ему какую-нибудь с его категорией «ЛФТ» придумаем. Главное, что от шахты он пока избавился. Пусть будет пока помощником у Завишиса и дворником еще. Или может по дворянскому званию не положено тебе быть дворником? – И вдруг развернулся всем телом ко мне. – А у тебя вообще, кроме конечно зольщика, специальность какая-нибудь в запасе есть?

Я почесал за ухом в нерешительности.

В лагере при таком вопросе ответ должен быть четким, уверенным. Там принято преподносить себя нагло на два звания выше тех знаний, что имеешь. А когда назначат на должность, потом мол разберемся! Но я никак этому не мог научиться. Да и не хотелось врать человеку, который внушал мне невольное уважение.