А с безупречного неба смотрел Юпитер,

Помнить о людях предпочитая молча.

Мы похожи на белых чаек —

Тела с небом удачный сплав.

Море зыбко в себе качает

Цвет бутылочного стекла,

Погружаешься в эти волны

На стеклянную глубину.

Знаешь, я в этом месте помню,

Что приходится утонуть,

Захлебнувшись на пятой строчке.

Это нежное слово смерть

Не берет нас по одиночке,

Словно опытный птицевед,

Словно Ной собирая пары

(Для спасения) на ковчег,

Но никто нам не поднял парус

И не выдал товарный чек

За оплату услуг. А впрочем,

Не была велика цена.

В небе чайками божий почерк

Аккуратно расставит нас.

Ты причудливо морщишь лоб,

Красишь губы помадой алой.

Я любил бы тебя взахлёб,

Если б ты разрешала.

Я бы хищно, как дикий зверь,

Припадал к твоим нежным формам

Ты могла бы (поверь, проверь)

Стать для зверя достойным кормом.

Я люблю тебя вот такой

Беззащитной, по-детски ломкой.

Я хочу от тебя щенков,

В лес, в безлюдное волчье логово

Увести тебя за собой,

В мягких травах с тобой зарыться.

Знаешь, девочка, я не бог

И не средневековый рыцарь,

Но любил бы тебя до тех пор,

Когда неба не станет вовсе.

Я люблю тебя до стихов.

Нет. И после.

Я хочу рисовать тебя без лица

Так, как рисует Рабин или Магритт.

Чтоб на лице вместо глаз представлялся сад,

Чтоб на лице вместо рта бушевал Париж.

Ты же такая – вольнее сухих ветров,

Ты же не знаешь собственной глубины.

Этот Париж на портрете (читайте – рот)

Даже не нарисованный – а пленит.

Знаешь, а этот персиковый в саду,

Скрытый за цветом неба вокруг зрачков,

В нем столько жара, если его раздуть,

В нем столько нежности, если накрыть рукой.

Я хочу рисовать тебя без лица,

Чтобы никто не увидел его черты,

Чтобы никто не смог одурманиться

Так, как меня одним взглядом дурманишь ты.

Я хочу рисовать тебя без лица,

Посвятив твой портрет незакрашенному холсту.

Чтобы мне, не скрывая взгляда, смотреть в твой сад,

Чтобы мне прикоснуться к Парижу (читайте – рту).

Сердцу тревожно. Берусь за старое,

Словно ещё ничего не писала я.

Даже слова не выходят без боли.

Каждое колет.

Каждое рвёт меня, каждое режет.

Нет, мне не пишется – брызжется в бреши,

Слово рождается в ломаных жестах.

Хрупкое, женское.

Слово на тоненьком стебелёчке

Рвётся из тела и кожу мне точит

Слишком невнятное, слишком огромное.

Выпьет всю кровь мою.

Выпьет всю кровь и возьмётся за душу.

Только тогда оно выйдет наружу

И закричит, напрягая все жилы.

Зачатое жизнью,

Мягкое и невесомо-бескожное.

Ты беззащитное, нежное,

боже мой!

Запеленать и качать, обнимая.

Мало мне, мало…

Ночами вкуса кофе с молоком

Под небом, застегнутым на все звезды,

Дышится тихо и так глубоко,

Словно ты – воздух.

Слышится шум на большой луне,

Кто-то не спит на ней, это точно.

Лунные люди, скажите мне,

Хватит ли строчек

Переписать всё, что здесь сейчас

Может быть мной и вами?

Хватит ли строчек моим ночам?

Хватит названий?

Он нотами записывает жизнь,

Он сочиняет оперу к бессмертию.

Она звучит как боль скрипичных жил,

Иссушенных в жару пустынным ветром,

Она звучит как пуля у виска

Мелькнувшая, не тронув даже волос.

Далёкий берег, белая тоска,

Дождливой тишины промокший голос…

Она звучит – и дни её растут,

И каждой нотой вечность повторяя,

Она звучит как мой сердечный стук,

Подобранный на клавишах рояля.

Он нотами записывает мир,

И звуки этой оперы повсюду –

И музыка становится людьми,

И музыкой уходят в небо люди.

И если мы сегодня здесь с тобой

Созвучны друг для друга, словно ноты,

То просто это

Нас

Играет

Бог,

Переплетая звуком

Дни и ночи.

Люди, разбросанные по свету,

Чувствуют кожей июльский ветер,