В доме все перевернуто. Чувствовалось, что хозяева покидали его в большой спешке. Посредине комнаты – старое кресло-качалка из соломы. На спинке – выцветший, шерстяной плед в желто-коричневую клетку.

Анна опустила дочь на кресло и накрыла дрожащее тельце пледом.

Изношенному шерстяному платку было предназначено согревать девочку долгие дни лагерной жизни.

Гороховый суп.

Солнце в самой высокой точке. Жарко. За колючей проволокой стоит маленькая девочка и неотрывно смотрит, как немецкий солдат ест гороховый суп.

Солдат сидит на траве, положив локти на колени и, неспешно, тщательно пережевывая хлеб, аккуратно подносит корту ложку с супом.

 Запах от супа такой сильный, что перебивает аромат трав: кашки, зверобоя, медуницы…

 Девочка не шелохнется. На длинном до головокружения вдохе она вбирает в себя запах горохового концентрата и затем сглатывает слюну. Воображаемый прием пищи во время обеда часового позволяет ей на время отогнать чувство голода. Она знает, что солдат оставит ей на дне котелка две ложки супа, которые она разведет водой из ручья и отнесет маме и брату, лежащим без сознания в тифозном бараке.

 Немец закончил есть. Он кинул в металлическую посудину корочку хлеба, аккуратно собрал с колен крошки и бросил туда же; отодвинул от себя котелок и блаженно вытянулся на траве, положив руки за голову.

 Часовой не видит девочку, но знает, что на слово «комм» она появится: маленькой ящерицей проскользнет под проволокой, возьмет посуду и пойдет к ручью.

 Когда за спиной послышался шорох, солдат потребовал:

– Шнель унд зер гут!* – и, устроившись поудобнее, задумался. Лена спускалась к ручью, мысленно повторяя наставление:

– Шнель… шнель… гут…

Она подлезла под раскидистый куст ивняка, чтобы ее случайно никто не увидел. Осторожно, чтобы не пролить то, что было на дне котелка, дополнила содержимое двумя ложками воды и размешала.

– Как мало супа! – девочка добавила в котелок еще одну ложку воды и снова размешала.

На дне котелка мутная, светло-зеленая жидкость с маленькой корочкой хлеба. Лена мгновение медлит, а потом вынимает ложкой размягченную корочку и кладет ее в рот. Ни мама, ни брат от слабости не могут глотать, поэтому она может позволить себе съесть эту драгоценную корочку. Но глотать не спешит. Пока корочка во рту, сохраняется ощущение сытости.

 Продолжая сосать корочку, девочка идет к баракам. Это всегда трудный путь. Вот и теперь она видит в траве бледное лицо со стеклянными зрачками…

Перед возникшим препятствием Лена останавливается. Ей немного страшно, но немец сказал: «Шнель!», и она, чуть-чуть подумав, осторожно обходит холодное тело.

 Наконец, малышка добралась до мрачного дощатого барака. Внутри темно и душно от разгоряченных и потных тел больных тифом людей, кутающихся во рвань.

 Немцы сюда не заходят – боятся заразиться. Лежачих больных обслуживают сами больные из тех, кто еще хоть как-то держится на ногах.

Лена становится на колени возле матери, осторожно касается ее спекшихся губ ложкой, смоченной в остатках горохового супа, и ждет, когда они приоткроются. Она оттягивает у мамы нижнюю губу, как это делают взрослые, когда дают больным пить, и водит

ложкой по светлой полоске слизистой, раздражая ее.

 Запах светло-зеленой бурды наконец оказывает действие; мама рефлекторно сглатывает слюну вместе с частичкой влаги, капающей с ложки.

 Девочка присаживается на корточки к брату и повторяет все то, что делала с мамой, но Коля не выказывает признаков сознания.

«Накормив» маму и брата, Лена через страшную поляну снова выходит к ручью, теперь уже для того, чтобы вымыть котелок.