Лена хочет поговорить с мамой, но, заглядывая в родное лицо, не узнает его. Оно серое… отрешенное. На виске пульсирует жилка…

Дочь осторожно трогает морщинки на лбу матери, пытаясь их разгладить, но у нее ничего не получается. Мама не реагирует на ее ласку…

– Почему? – маленькие плечики начинают вздрагивать и крупные соленые капли заползают в рот.

– Что случилось? – забеспокоилась Анна.

– Я хочу домой, – шепотом, сдерживаясь, чтобы не разреветься в голос, отвечает малышка.

– Ты должна поспать… Дорога будет долгой.

Лена послушно кладет ладошку на воспаленное, саднящее плечо матери и ласково гладит его, а затем опускает головку и засыпает.

Долгая дорога

Анна еле двигала ногами. Сумка, чемодан, тяжелая Лена, волнение и страхи, конвоир с автоматом, неопределенность —все это истощило ее силы.

– Хальт! – послышалась команда.

 На обочине тракта стояла полевая кухня. У немцев наступило время ужина.

 —Зетцен зих! – немецкие солдаты жестами показывают, что нужно сесть на землю и одновременно снимают с пояса свои котелки.

Но людям и не нужно что-то показывать и объяснять, а уж тем более повторять дважды; у них и без того от усталости подкашивались ноги. Пленные валились на вытоптанную землю и, невзирая на стоявший вокруг шум и грохот, впадали в полуобморочное состояние, похожее на сон.

Солнце уже село, когда люди стали приходить в себя, поднимали головы и глазами искали своих близких, знакомых, вещи. У многих на глазах – слезы.

Анна осмотрелась. Движение на дороге оставалось интенсивным, а вот конвоиры заметно устали; их разморило от жаркого дня, монотонности движения, сытного ужина. Они сидели или лежали на траве поодаль от пленных по двое, по трое, положив рядом ав-томаты.

Недалеко от дороги – неубранное картофельное поле… Густая листва ивняка в низинах равнины свидетельствовала о присутствии воды…

– Битте, тринквассер, файер ан махен! Вода, пить, развести костер, – пыталась Анна с помощью немецких слов и жестами довести до сознания конвоира необходимые потребности измученных людей.

Немцы вначале никак не реагировали. Но после настойчивых объяснений наконец поняли, что пленные хотят пить, просят набрать в поле картошки, развести костры… и великодушно согласились.

– Я, я… вассер… дас лихт… лагер файер… картоффелн… Киндер, аусштеен!

Немцы разрешили детям выйти из колонны и набрать в поле картошки. А чтобы они не терялись из виду, конвоиры жестами обозначили коридор, за пределы которого выходить запрещалось и периодически простреливали это пространство из автоматов.

 Коля и Миша в темноте ползали по полю вместе с другими ребятами. Они не знали, как надо искать картошку, а страх и сумерки мешали им видеть в земле даже ту мелочь, что оставляли дети постарше.

 Когда дети вернулись с поля с оттопыренными карманами и узелками с картошкой, охрана позволила принести из ручья воды и разжечь костры. В дело пошли сухая трава, сучья, трухлявые пни, ботва.

Женщины осмелели. Чтобы самим выйти на поле и набрать картошки, они стали отдавать конвоирам то, что было у них в сумках и чемоданах. Немцы уже не казались неприступными. Ценные вещи делали их добрее и сговорчивее.

Вдоль дороги на сотни метров горели костры. Женщины зарывали в горячую золу клубни картофеля, а через некоторое время доставали, почерневший, с надтреснутой кожицей, клубень ароматный от выступившего на поверхность крахмала, очищали от превратившейся в уголь кожуры и кормили им детей.

Сытые немцы, первоначально не проявляющие интереса к хлопотам у костра, неожиданно изменили свое поведение. Печеный хрустящий картофель издавал божественный аромат…