спросил Талейран, подсмеиваясь над незавидным положением художника.

– Вовсе нет, – печально сказал Давид. – Моя жена и ее семья верны

роялистам. Они возражают против моего участия

в Собрании. Они считают, что художник из буржуазии, которого

поддерживала монархия, не может открыто выступать на стороне революции. С

тех пор как пала Бастилия, мои отношения с женой стали очень напряженными.

Она выдвинула мне ультиматум: требует, чтобы я отказался от поста в

Национальном собрании и прекратил рисовать политические полотна, иначе она

не вернется.

– Но, мой друг, когда вы открыли свою "Клятву Горациев", люди толпами

приходили в вашу студию на Пьяцца дель Пополо, чтобы возложить цветы перед

картиной. Это был первый шедевр новой Республики, а вы стали ее избранным

художником.

– Я знаю об этом, а вот моя жена – нет, – отметил Давид. – Она забрала

с собой в Брюссель детей и хотела взять моих воспитанниц. Однако одним из

условий моего с аббатисой договора было то, что девочки будут жить в Париже,

за это я получаю содержание. Кроме того, я принадлежу этому городу!

– Их аббатиса? Ваши воспитанницы монахини? – Морис чуть не лопнул от

смеха. – Какая приятная неожиданность! Отдать двух молодых девушек,

Христовых невест, под опеку сорокалетнего мужчины, к тому же не являющегося

им кровным родственником. О чем думала эта аббатиса?

– Девочки не монахини, они не принесли обета. В отличие от вас, -

добавил Давид назидательно. – Кажется, именно эта суровая старая аббатиса

предупредила их о том, что вы – воплощение дьявола.

– Учитывая мой образ жизни, в этом нет ничего удивительного, – признал

Морис. – Тем не менее я удивлен, услышав, что об этом говорила аббатиса из

провинции. Я ведь старался быть осмотрительным.

– Если наводнять Францию своими незаконнорожденными щенками, будучи

возведенным в сан служителем Бога, значит проявлять осмотрительность, тогда

я не знаю, что такое неосмотрительность.

– Я никогда не хотел становиться священником, – резко ответил Морис. -

Но приходится обходиться тем, что досталось тебе по наследству. Когда я

навсегда сниму с себя это облачение, я впервые почувствую себя по-настоящему

чистым.

В это время Валентина и Мирей вошли в маленькую столовую. Они были

одеты в одинаковые серые платья прямого покроя, которые дала им аббатиса.

Искру цвета добавляли лишь их сияющие локоны. Мужчины поднялись, чтобы

приветствовать девушек, и Давид пододвинул им стулья.

– Мы прождали почти четверть часа, – упрекнул он племянниц. – Я

надеюсь, теперь вы готовы вести себя достойно. И постарайтесь быть вежливыми

с монсеньором. Что бы вам ни рассказывали о нем, уверен, это лишь бледная

тень истины. Тем не менее он является нашим гостем.

– Вам говорили, что я вампир? – вежливо спросил Талейран. – И что я пью

кровь маленьких детей?

– О да, монсеньор! – ответила Валентина. – И что у вас раздвоенное

копыто вместо ноги. Вы хромаете, так что это может быть правдой.

– Валентина! – воскликнула Мирей. – Это ужасно грубо! Давид молча

схватился за голову.

– Прекрасно! – сказал Талейран. – Я все объясню.

Он встал, налил немного вина в бокалы, стоявшие перед Валентиной и

Мирей, и продолжил:

– Когда я был ребенком, семья оставляла меня с кормилицей,

невежественной деревенской женщиной. Однажды она посадила меня на кухонный

шкаф, я упал оттуда и сломал ногу. Нянька, испугавшись, что ее накажут,

ничего не рассказала о случившемся, и нога срослась неправильно. Поскольку

моя мать никогда не интересовалась мной в достаточной степени, нога

оставалась кривой до тех пор, тюка не стало поздно что-либо менять. Вот и

вся история. Ничего мистического, не правда ли?