лентой. Длинная сутана из пурпурного шелка, словно вода, обтекала его

совершенные формы.

Невероятно синие глаза молодого человека спокойно смотрели на

художника. Он усмехнулся, глядя на Жака Луи.

– Надеюсь, я не помешал, – сказал гость, разглядывая двух молодых

натурщиц.

Девушки замерли, словно пугливые лани, готовые сорваться с места. В

голосе незнакомца слышалась мягкая уверенность человека из высшего общества,

слегка разочарованного столь холодным приемом и ожидающего, что хозяева

вскоре исправят ошибку.

– А-а-а… Это всего лишь вы, Морис, – раздраженно проговорил Жак Луи.

– Кто вас впустил? Знают же, что я не выношу, когда меня отвлекают от

работы.

– Надеюсь, не всех гостей, которые заходят к вам до завтрака, вы

встречаете в подобной манере, – ответил молодой человек, по-прежнему

улыбаясь. – К тому же, на мой взгляд, ваше занятие мало напоминает работу.

Над такой работой я не прочь потрудиться и сам.

Он снова взглянул на Валентину и Мирей, замерших в золотом сиянии

солнечных лучей, которые лились в комнату через северные окна. Сквозь

прозрачную ткань гостю были видны все изгибы трепещущих юных тел.

– Мне кажется, вы и без того поднаторели в подобной работе, – сказал

Жак Луи, взяв другую кисть из оловянной банки на мольберте. – Будьте так

добры, отправляйтесь к помосту и поправьте для меня эти драпировки. Я буду

направлять вас отсюда. Утренний свет почти ушел, еще минут двадцать – и мы

прервемся на завтрак.

– Что вы рисуете? – спросил молодой человек. Когда он двинулся к

помосту, стала заметна легкая хромота,

словно он берег больную ногу.

– Уголь и растушевка, – сказал Давид. – Идею я позаимствовал из тем

Пуссена. "Похищение сабинянок".

– Какая прелестная мысль! – воскликнул Морис. – Что вы хотите, чтобы я

исправил? По мне, все выглядит очаровательно.

Валентина стояла на помосте перед Мирей, одно колено выдвинуто вперед,

руки подняты на высоту плеча. Мирей – на коленях, позади нее, вытянув вперед

руки в умоляющем жесте. Ее темно-рыжие волосы были перекинуты таким образом,

что практически полностью закрывали обнаженную грудь.

– Эти рыжие волосы надо убрать, – сказал Давид через студию.

Он прищурил глаза, разглядывая девушек на помосте, и, помахивая кистью,

стал указывать Морису направление.

– Нет, не совсем! Прикройте только левую грудь. Правая должна

оставаться полностью обнаженной. Полностью! Опустите ткань ниже. В конце

концов, они не монастырь открывают, а пытаются соблазнить солдат, чтобы

заставить их прекратить сражение.

Морис делал все, что ему говорили, но его рука дрожала, когда он

откидывал легкую ткань.

– Больше! Больше, Бога ради! Так, чтобы я мог видеть ее. Кто, в конце

концов, здесь художник? – закричал Давид.

Морис слабо улыбнулся и подчинился. Он никогда в своей жизни не видел

столь восхитительных молодых девушек и недоумевал, где Давид отыскал их.

Было известно, что женская половина общества становится в очередь в его

студию, в надежде, что он запечатлеет их на своих знаменитых полотнах в виде

греческих роковых женщин. Однако эти девушки были слишком свежи и

простодушны для пресыщенных плотскими удовольствиями столичных аристократок.

Морис знал это наверняка. Он ласкал груди и бедра большинства парижских

красавиц. Среди его любовниц были герцогиня де Люне, герцогиня де

Фиц-Джеймс, виконтесса де Лаваль, принцесса де Водмон. Это было похоже на

клуб, вход в который был открыт для всех. Из уст в уста передавали ставшее

знаменитым высказывание Мориса: "Париж – это место, где проще заполучить

женщину, чем аббатство".

Хотя ему было тридцать семь лет, Морис выглядел десятью годами моложе.