Голенищев озадаченно хмыкнул. Не в его интересах было копать. Ведь одного такого «пришлого» он только что в лесу схоронил. А вдруг, и он к этому делу причастен? В итоге, окажется Николай Васильевич дважды виновен. И в том, что обнаруженный труп утаил, и что земельный конфликт из-за его неумелых действий разгорелся. Ведь в самом деле, подумал пристав, когда не получилось договориться с мужиками о межевании, надо было сразу в уезд докладывать, а не выдумывать аферу с Гурдиным.

– Точно, нет, – отрезал пристав.

Никанор Михайлович внимательно посмотрел на Голенищева и, словно бы угадав его потаенные мысли, погрозил пальцем:

– Смотри, Николай Василич! Проведаю, каким ты боком замешан, – наказание будет суровым.

Голенищев обиженно хмыкнул.

– Ты точно мужиков не обижал?

Голенищев судорожно замотал головою, мол, что вы, ваше благородие, как можно!

– Все равно узнаю, – промурлыкал Хлопин, приглаживая ладонью усы.

– И, кстати, почему не по форме докладывал? Фуражка твоя где?

***

Плененного Гурдина нашли в Нелесовской деревне. Почему деревня называлась Нелесовской? Наверное потому, что вокруг нее никакого леса и не было. И уже давно, лет двадцать как. Мужики весь лес порубили на дрова и пожгли на уголь с целью продажи, дабы уплачивать подати. Уголь возили на соседние железодельные заводы, а дрова – на солеварные заводы в ту же Пермскую губернию. Прочие же деревни, по части мужиков, как сезон – уходили тянуть баржи на Каму. И других способов для заработка не предвиделось. Из всего обширнейшего Слободского уезда Вятской губернии Трушниковская волость считалась самой, что ни на есть, разбеднейшей. Всем это было известно, однако налогов, как говорится, еще никто не отменял.

Бывший арендатор Гурдин, отсидев четыре дня в амбаре у запропавшего неизвестно куда крестьянина Дудихина, на момент приезда судейской комиссии чувствовал себя хорошо. И по освобождению отзывался о своих мучителях только с положительной стороны. Акромя того случая его больше не били и по местным меркам кормили сносно. Вся суть его содержания в плену заключалась, исключительно, в нравоучительных беседах со стороны представителей деревенского сообщества на предмет его окончательного морального перевоспитания. В итоге, Иван Гурдин дал мужикам подписку о том, что никакого побоища вовсе не было и что претензий к своим, якобы обидчикам, не имеет.

Исправник Хлопин, по приезду в деревню, тут же затребовал немедленного освобождения Гурдина. Даже не стал вникать, что да как. Местные возражать не стали, и выдали пленника без проволочек.

– Странно как-то, – не переставал удивляться Голенищев, по обратной дороге в Кай.

– А ты что хотел?! – самодовольно провозглашал Хлопин, – Они же видят, что мы – власть. К тому же, их так называемые шалости – подсудное дело. Испугались.

– Чувствую подвох, Никанор Михайлович. Я это мужичье хорошо изучил. К тому же, тот самый Дудихин, одним из зачинщиков был, и больше всех разбирательства ждал. Ему бы ответ держать, а его нет…

– Брось, Николай Василич. Не выдумывай. Арендатор оброк в казну заплатил, к обидчикам претензий не имеет, – исправник потряс перед носом Голенищева бумажкой с отказом, – Ну а беглого мужика ты найдешь. Сам и накажешь, по своему усмотрению. Так и быть, даю тебе такое исключительное право.

Гурдин, несмотря на счастливый исход, сидел хмурый и подавленный. Его, кажется, еще и знобило. Кутаясь в выданный кучером подорожный тулуп, бывший голова дрожал от холода.

– Я прав? – обратился к нему Хлопин.

– Как скажете, ваше благородие, – отвечал тот.

– Ты чем-то недоволен, уважаемый?