Ерофей побрел назад, осознавая тяжесть свалившегося на него бремени.

Тут со стороны деревни показалась громыхающая ему на встречу телега, запряженная низкорослой коренастой лошадкой. В ней развеселые двое: Филимон и Петруха. Филимон о чем-то с увлечением рассказывал, размахивая руками, а Петруха правил вожжами, поддакивая приятелю.

– О, глядикося, сам Ерофей к нам пожаловал! – воскликнул Петруха, разглядев на тропинке Дудихина.

Филимон толкнул его в бок.

– Ты чаво!

– Ничаво! А вдруг, он выпимши? Ишь, стоит как истукан, не шевелится.

Телега сбавила скорость, будто бы надобность, по которой друзья ехали из деревни, резко пропала. Поровнявшись с плотником, Петруха натянул вожжи.

– Как дела, Ерофей Егорович? – деликатно спросил он, – Слышали мы, Ксения твоя рожает. Счастливо разрешиться от бремени!

Дудихин глядел на приятелей исподлобья. Его широкая грудь вздымалась и опускалась, с шумным и грозным выдыхом. Приятели быстро изменились в лице и еще больше насторожились.

– Ерофей Егорович? – прошептал Филимон, – Что случилось?

– Случилось, – просопел Ерофей, – Случилось то, что вы, негодяи, затеяли землю у нас отобрать, по тайному сговору.

– Мы? – открыл рот Филимон.

– Да! А еще бывшего голову извести, и на меня всю вину повесить. Не так что ли?

– Упаси, Бог, Ерофеюшка! Да кто тебе такое сказал?!

Упыри истово закрестились. Петруха, при этом, даже снял шапку.

– Так вот я вам сейчас ноги-то повыдергиваю!

Дудихин сжал кулаки и шагнул им навстречу. Удальцов с телеги как ветром сдуло. Оба, не сговариваясь, припустили обратно в деревню.

– Стойте, мерзавцы! Сукины дети!

В своем гневе Дудихин был страшен. Никто из местных не решался вступать с ним в кулачные прения. И Филимон с Петрухою были не исключение.

Ерофей, добежав до ближайшей ограды и, выломав из нее увесистую жердину, погнался за ними дальше, на радость случайным прохожим и зрителям. Все деревенские справедливо полагали, что эти супчики давно напрашивались. Один, за то, что ссужал деньгами за большие проценты, другой – за то, что ему в рот заглядывал. И вообще, за все.

Пробежав всю деревню насквозь, Филимон с Петрухою почти выдохлись. Они едва волочили ноги, то и дело оглядываясь на преследователя. Дудихин и сам подустал, волоча за собою жердь. Однако, никто из троих сдаваться не собирался.

– Сейчас я вас догоню, сволочи! Сейчас! – повторял Ерофей.

– Оступись, Ерофеюшка, – отговаривали его приятели.

– Ни за что, – мотал головою Дудихин, – Вы мне за все ответите, падлы.

– А мы-то при чем? Ежели ты про статью говоришь, то во всем твой Ильюха зачинщик. Он главный, …с него и спрашивай.

– Врете, гниды! У Ильюхи хозяйства нет. Зачем ему земля с покосами?

– Вот те крест! – божились пройдохи, – Это он предложил статью отобрать, пока вы с Гурдиным судитесь.

– Не верю. Наговариваете.

Где-то в глубине души, Ерофей все еще верил в порядочность бывшего друга.

Филимон и Петруха доковыляли до середины моста, перекинутого через деревенский пруд, и окончательно выдохлись.

– Не могу больше, – выдохнул Филимон и уселся на доски. Долговязый Петруха, согнувшись пополам, тяжело дышал, держась рукою за бок.

– Ну, все, голубчики! – обрадовался Дудихин, – Попалися!

Незадачливые приятели с тоскою взирали на приближающегося к ним Ерофея, с жердиной наперевес.

– Говорят тебе: не виноватые мы! – в последний раз завопил Филимон и прикрыл руками лысую голову.

– Врете! – замахнулся Дудихин жердиною.

Наверное, Ерофей слишком уж сильно замахнулся. Длинная и тяжелая жердь сыграла с ним недобрую шутку. Влекомый силой инерции, Дудихин полетел с моста и упал в воду. Мост не был огорожен перилами. Он представлял из себя обычные бревна, скрепленные меж собою железными скобами, уложенные на вбитые в илистое дно пруда такие же сваи.