Волшебный стакан, или Пушкин и Кошкин. Петербургские бывалые и небывалые истории Василиус Кошкин

© Василиус Кошкин, 2021

ISBN 978-5-4498-4382-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пушкин был поэтом и все что-то писал.

Д. Хармс

Читатель, ты вижу взялся за мои творенья, это похвально – чтение вострит глаз и ум, и порой иные поначалу и не имея собственной мудрости чтеньем, однако, вскоре вполне обретают оную.

Да и, право, не будь на свете умных книжек – так, пожалуй, человеки давно бы уж уподобились обезьяшкам, кои весь досуг свой тратят лишь на ловлю блошек да вошек или же барашкам, курам да букашкам-таракашкам, чье ежедневное занятье составляют только жеванье да клеванье, меканье да кукареканье и разновидное неосмысленное барахтанье да ползанье по телу планетному.

Нет, положительно, без писательства скоро б и захирел окончательно род человеческий! Да и всякое просвещение и развитие непременно бы в корнях своих прекратились.

Но слава Богу водятся еще на белом свете сочинители вроде Пушкина да Кошкина.

Ну, а знаешь ли ты приятель, кто такой собственно Кошкин? Как тебе неведом Кошкин? Значит ты не знаешь и Пушкина! Потому что Пушкин без Кошкина все равно, что дерево без листвы, пруд без воды или гусар без усов. Пушкин и Кошкин были такие друзья, что и водой, как говорится, не разольешь. Не будь одного так и другой не имел бы, пожалуй, такой изрядной значимости, хотя Кошкин и оставался чаще в тени, то ли по скромности или более по природной своей лености. Но Пушкин, однако, очень уважал и весьма ценил Кошкина за оригинальность мнений, изобретательность и остроту мысли и бывало частенько говаривал:

– Ты Кошкин, конечно, не муза, а скорее представитель мира животного, но не без шармов, чем видно и привлекаешь к нам муз, этих своенравных богинь – покровительниц наук и искусств человечьих. Похоже, что они, как и большинство наших дам любят общество Мосек да кисок. И кто знает, без тебя они быть может и меня бы не посещали столь часто и тогда бы, верно, и весь родник поэзии моей вскоре иссох безвозвратно.

Но Кошкин на такие замечания обычно помалкивал и только лишь щурился да пошевеливал усами и ушами, вероятно, от удовольствия, кому уж похвалы-то неприятны, а особенно Пушкинские.

Правда, некоторые не особенно доверчивые лица все же сомневаются: был ли Кошкин и на самом деле действительной персоной или же лишь выдумкой досужих шелкоперов? Мол, Пушкин-то ничего про него не упоминал! Но, однако, не сам ли Пушкин и сказал собственным стихом своим: «Старик Державин нас заметил…»

Кого это «нас», простите? Пушкин – ведь не царь и множественным числом себя отродясь не именовывал, а то бы ведь, пожалуй, и написал: «Мы памятник воздвигли нам нерукотворный…» Тут уж ясней ясного видно кого это «нас» заметил старик Державин: Пушкина да Кошкина, разумеется! Только Кошкин-то себя не особо афишировал и на публику открыто не выставлялся отчасти по природной скромности, а больше просто из любви к покою. Помечтать, подремать да расслабиться на диванчике ему уж и хорошо.

А что слава? Слава – дым, хотя, говорят, и тешит человека, ну да жизнь-то все одно пообтешет.

Не робей, друг читатель, дерзай, читай! Да не кори сочинителя, коли чем тебе не потрафил, ибо цель всякого писания есть отнюдь не безтолковое развлечение, ведь и без того-то все твари земные довольно развлекаются, но назидание. А сего то в наш вольный фривольный век право уж никто не любит.

Читай, мудрей да назидайся, приятель.

Зри, что на одном лишь собственном своем опыте далеко нынче не уедешь.

Для сего и составил труд сей по семейным хроникам, слухам и прочим преданиям, дабы вдруг не канули в безвестности славные мысли, деяния и явления времен минувших, слуга ваш всепокорнейший и преподносит вам ныне с нижайшим поклоном

Василиус Кошкин младший

Жили были Пушкин да Кошкин: друзья – ну, просто уж – не разлей-вода. Жили и совсем, надо сказать, не тужили, а все как-то так да этак, но впрочем иногда очень даже и ничего.

Если Пушкин в лес, то и Кошкин в лес. Пушкин за стол и Кошкин за стол. Пушкин на реку рыбу ловить и Кошкин туда же. Пушкин по грибы и Кошкин по грибы, словом, куда Пушкин туда и Кошкин, куда Кошкин туда и Пушкин. Просто тебе друзья – не разлей вода.

Раз пошел Пушкин купаться, а Кошкин купаться не любил да и в баню редко ходил, а оближет себя просто с хвоста до головы ему и хорошо. А Пушкин все равно как морж был, его бывало из воды никаким канатом не вытянешь. Если бы не Кошкин, так он бы может и навсегда в воде жить остался. А без Кошкина ему все же как-то не того, вроде как и скучно в царствии-то водном-подводном.

У Пушкина даже костюм был специальный купальный, полосатый такой в клетку. А Кошкин зимой и летом, как говорится, одним цветом – серый в полоску, только на лбу совсем белое пятно, будто при его Кошкина рождении у природы вдруг все краски истратились.

Пушкин поэтому часто и говаривал:

– Ты Кошкин вроде как тигр, только серый.

А Кошкин только мурлыкал себе в усы, не поймешь от удовольствия или сердился. Конечно, летом так все просто очень даже как расчудесно бывало! Хотя и зимой и весной, да и осенью тоже ничего: не больно, правда, чтобы совсем уж отменно, но, однако, ничего – терпимо.

Пушкин правда стихи писать любил, а Кошкин не очень, потому как у Пушкина-то все же рука, а у Кошкина как ни крути простая лапа. Пушкин бывало сидит и пишет:

А Кошкин подсглядит у него да и накорябает тут тоже, как уж получится. И ничего порой очень даже складно выходило, почти как у Пушкина:

Правда Пушкин очень уж над этим cтихoтворчеством смеялся, ну да он и без того всегда смеялся, чего уж с него возьмешь, на то ведь он и Пушкин – просто уж сплошной Вольтер насмешник.

– Что это за зверь такой особенный по морю плывет? Не змей ли зеленый, что в бутылке таится? – спросит и заржет бывало минут этак на десять-двадцать, ровно что жеребец степной дикий.

– А флакон из какой сказки? И почему стекленый, а не стеклянный?

– Ну, это же для рифмы, брат Пушкин! Непонятно что ли! – уже и сердится Кошкин, – А зверь зеленый, если хочешь знать, так это просто крокодил. Тоже мне, поэт называется, а никакой фантазии! Педант ты Пушкин вот кто! И все-то тебе объясни! Нет, право, лучше уйду в лес жить.

Тут Пушкин еще и пуще смеется. И так бывало целый божий день у них этакое словопрение происходит покуда совсем не утомятся да не успокоятся.

А тут уж и лету конец.

И осень там глядишь наступила, а следом и зима. И сидели всю долгую зиму у печки и бросали в печку дощечки Пушкин да Кошкин, друзья – не разлей вода.

Жили Пушкин да Кошкин и не то чтоб и тужили, а так разве что скучали порой, да пришло им раз на ум путешествовать. Пушкин и говорит:

– Давай, брат Кошкин, купим лодку и уплывем в Ирландию, Голландию, Германию или Испанию, а то может еще и того дальше: махнем в самую Индию или даже и совсем в Америку!

– Нет, – говорит Кошкин, – если уж покупать, то лучше коня. Лодка – что, просто деревянный предмет, а конь живое существо: можно хоть и в карету, хоть и в телегу запречь. А можно и так просто – верхом скакать хоть на охоту, хоть на войну.

– С кем же это ты воевать-то собрался? – Пушкин спрашивает, – Уж не с Васькой ли соседским?

– Мало ли, – отвечает Кошкин, – француз или германец опять вдруг наступит, у них в Европах-то тесно, вот они к нам вечно и лезут. Ну, а на коне оно дело скорое, хоть направо, хоть налево езжай… А вода вещество волнистое, хлипкое. Как опрокинет лодью-то, так и поплывешь прямо к русалкам на дно. Да и рыбины больно матерые бывают, метра два три. Дрыганет этакая хвостом и все судно почитай пополам…

– Бабкины сказки, – Пушкин говорит, – таких и рыб-то сроду не бывает.

– А вот и бывают! – сердится Кошкин.

– Может и бывают, – соглашается Пушкин, – да только не у нас.

– А вот и у нас! А вот и у нас! – уже выходит из себя Кошкин.

– Да нет, брат, быть того не может! – сердится и Пушкин.

– А вот и может! А вот и может! – И так они тут расспорятся, что и про лодку, и про коня и про путешествие совсем забудут.

– Тебе бы, Кошкин, только противоречить! – возмущается Пушкин, – Это ведь уже просто смешно. Поглядеть на тебя, так ты просто сплошной тиран. Все только по твоему и быть всегда должно.

– А я вот возьму чемодан и уйду в лес жить! – заключает тут спор Кошкин на свой обычный манер, – Или лучше в горы. И живи себе тут тогда один, без меня и без муз.

– Да у тебя и чемодана-то нет, – смеется Пушкин.

– А вот и есть! – возражает Кошкин.

– Да где же это? – интересуется Пушкин.

– А под кроватью.

– Ну и ну, – удивляется Пушкин, – до сих пор что-то никаких чемоданов под кроватью не замечал.

– Потому что он невидимый, – поясняет Кошкин, – и только одни лишь искушенные мудрецы его и видеть могут.

– А я значит неискушенный! – уже и обижается Пушкин.

– Да видать не очень, коли чемодана не видишь.

И так спорят и спорят они до самого позднего вечера пока совсем не утомятся. А потом попьют чайку да и успокоятся. А там уж и сны их поджидают.

Пушкин просто уж страсть, как любил наряжаться. Нарядится бывало Наполеоном, испанцем, цыганом, турком, папой римским, а то и Ноздревым или Чичиковым и ходит себе этак-то по Невскому весь божий день.