– Теперь твоя череда.

– Ты о чём? – не понял я.

– Обучаться, всё по чести: ты меня – я тебя. На держи, – и протянул мне какую-то железяку, по-видимому, когда-то раньше бывшей коротким мечом.

– Так! И что с этим делать?

– Главное в бою что? – Ворон поднял указательный палец вверх.

Блин, ну прям как мой учитель… Стопэ! У меня же был учитель… Точно! Был… Оплеуха прервала мой сеанс вспоминания:

– Не слушаешь меня ты, – констатировал Ворон. – А должно. Так! Главное в бою что?

– Ну… не знаю.

– Борзость и закалка.

– Борзость, – хихикнул я. – Это чтоб все думали, что я крутой и боялись? – Принял шутливо-важный вид. – Во! Смотри какой я крутой.

Ворон смотрел на меня, не моргая, как на идиота:

– Борзо – значит… ну, – Ворон стал рассматривать палубу, словно только там он мог найти нужные слова. – Споро… скоро… чтоб не утыкали тебя Бог весть чем.

– Ааа… быстро значит, – догадался я.

– Да! Быстро, быстро.

– Так! Значит нужна скорость, – стал рассуждать я. – А закалка, закаляться как сталь?

– Закалка, – отвечал Ворон, – это чтоб долго был… как там? Скорость, во, – с видом знатока подытожил он.

– А это…, – почесал я репу, пытаясь найти нужное по смыслу слово. – Во! Выносливость!

– Вот ты щас чё сказать?

Небо разверзлось и трубный рёв, не иначе, возвестил мне о приближении судного дня. По крайней мере в первую долю секунды мне в голову пришла именно такая мысль. С испугу я подскочил так, что мог бы запросто очутиться на верхушке мачты, если бы не предусмотрительно положенная мне на плечо рука Шатуна, а это был он. Кто же ещё! Да какая рука?! По ощущениям так целое бревно, шпала. Шатун схватился за живот и стал угагатываться, чуть ли не катаясь по палубе. Народ тоже веселился, только Ворон слегка улыбался, посматривая то на меня, то на здоровяка.

– Блииин, – выдохнул я, – так и до инфаркта довести можно.

– Вот ты щас чё сказать? – опять рыкнул Шатун, уставившись на меня выпученными глазами.

Заскребя ногами я уперся спиной в борт, пытаясь вжаться, слиться с ним воедино. «Медведь» замер, потом на лице проступила улыбка и он снова рухнул на палубу гогоча и держась за живот. Наверное, ржали все, лошадям на зависть.

Надо что-то с этим делать, а то ещё пару таких шуток и тогда точно кондрашка хватит. Я смотрел на него, на это глыбище, было в его поступках что-то естественное, детская непосредственность, что ли. Глядя, как этот бугай веселится, словно ребёнок, я сначала улыбнулся, а потом не выдержал и засмеялся. На этот раз смеялись точно все, даже Ворон.

– Смеяться хорошо! – подскочил ко мне Шатун и хлопнул по спине.

Знаете, странное это ощущение: сначала вышибло весь воздух, а вслед за воздухом полетел и я, и если бы не Ворон, который оказался на моем пути, то лететь бы мне долго.

Далее последовал просто взрыв смеха с помесью гогота и ржанья, но на этот раз я не смеялся, так как мой позвоночник осыпался у меня в штанах… ну так мне казалось.

– Ладно! – сказал Ворон, – будет смеяться, – все разом притихли и заспешили по своим делам – Ворон пользовался непререкаемым авторитетом. – Бери меч, – а это он уже сказал мне, кивнув на железку, которую приволок ранее. – Орудие твоё для выучки. Носить и отвечать за него головой будешь ты. Маленько научишься – дам поострее, – затем взял чудо–оружие. – В ратном деле нужна… как по-польски? – уставился на меня он.

– Скорость. И не по-польски это, – буркнул я.

– Скорость и вы…

– Выносливость.

– Именно, – согласился он. – Будешь на обе руки упражняться, но с той начнёшь, биться которой станешь – она главная, она твоя защитница и должна быть готова вперёд всего остального. Значит, делаешь до недомогания, затем меняешь руку, – и Ворон конец железки положил на борт и стал сильно давить. Деревяшка борта заскрипела. – Наперво тужишься здесь, – показал на кисть. – Когда занеможет – натужишься здесь, – показал на локоть. – Когда и тут не сдюжишь – тужься здесь, – показал на плечо. – Опосля – тут, – провёл рукой по половине тела, – а после – полно тужишь.