– Значит, Москва, – Чапаев постучал костяшками пальцев по разложенной карте, где красным карандашом был грубо обведен столичный регион. – Приказ ясен, как слеза комсомолки: прорваться. Кузьмич, твое слово. Сколько нам пилить до этой самой Москвы, и допилим ли вообще?

Кузьмич прокашлялся, его голос был хриплым, как паровозный гудок в тумане.

– До Москвы, Василий Иваныч, почитай, полторы тыщи верст будет, если по прямой. А прямых путей там, поди, и не осталось. Дорога – дрянь. Шпалы гнилые, рельсы где поведены, где и вовсе разобраны мародерами аль этими… ходячими… для своих нужд, не иначе. – Он покачал головой. – Поезд наш, "Победа", машина знатная, броня крепкая, орудия – дай бог каждому. Но не жеребец степной. Тяжелый он. Если по-хорошему, по ровному, километров пятьдесят, ну, пятьдесят пять в час выжать можно. Это если кочегары не сачкуют и уголек что надо. А так, по нынешним временам… – Он развел руками. – Средняя скорость, дай бог, километров двадцать, от силы двадцать пять в час выйдет. Это если без долгих остановок на ремонт пути, без разведки каждой балки. А разведка нужна, иначе влетим куда не надо.

Он замолчал, обдумывая.

– Угля жрать будет – немеряно. Если активно топать, по десять-пятнадцать тонн в сутки как с куста. А то и все двадцать, если придется маневрировать да отбиваться часто. Запасы у нас есть, но не бесконечные. Вода тоже… Станции водокачки многие разрушены или заражены. – Кузьмич посмотрел на Чапаева прямым, усталым взглядом. – Доехать, Василий Иваныч, можно. Если повезет. Если твари эти не сожрут рельсы перед самым носом или не устроят завал такой, что и танком не прошибешь. Но быстро не будет. И легко – тоже.

Петька, слушавший машиниста с открытым ртом, нервно заерзал.

– Василий Иваныч, да их там, поди, тьма-тьмущая! В шифровке ж сказано – орда гигантская! А нас тут… – Он обвел взглядом вагон, словно пересчитывая присутствующих. – Ну, сотня штыков наберется, да экипаж бронепоезда еще столько же. Двести человек против… против тысяч, а то и десятков тысяч этих гадов? Это ж… это ж как комару слона валить! – В его голосе, обычно полном задора, сейчас отчетливо слышались сомнение и страх. Он не трусил, нет, но здравый смысл подсказывал ему, что шансы их ничтожны.

Анка, до этого молчавшая, коротко кивнула, соглашаясь с оценкой Кузьмича и опасениями Петьки. Ее лицо оставалось бесстрастным, но в напряженно сжатых губах и твердом взгляде серых глаз читалась готовность к бою, к любому исходу. Она не сомневалась в приказе, не обсуждала его – она готовилась его выполнять. Ее чувственность сейчас была сродни натянутой тетиве – готовая в любой момент выпустить смертоносную стрелу.

Фурманов, услышав пессимистичные нотки в речах Петьки и Кузьмича, шагнул к столу. Его глаза горели знакомым идейным огнем.

– Товарищи! О чем вы говорите?! – его голос звенел от праведного негодования. – Сомнения? Страх? Да, враг силен! Да, их много! Но разве это повод опускать руки и сдаваться на милость кровожадных чудовищ, порожденных разложением старого мира? Москва – это сердце нашей Родины, колыбель Великой Октябрьской Социалистической Революции! Там, в осажденном Кремле, еще бьется пламя надежды! И наш долг, наш священный долг перед павшими героями, перед мировым пролетариатом, даже если большая его часть превратилась в безмозглых пожирателей плоти, – прорваться и помочь!

Он ударил кулаком по столу так, что подпрыгнули гильзы.

– Каждый из нас – боец Красной Армии! Каждый из нас несет ответственность за судьбу революции! И если нам суждено погибнуть в этом походе, мы погибнем с честью, зная, что сделали все возможное! Наш бронепоезд не зря носит имя "Победа"! Мы должны доказать, что это имя – не пустой звук! Вперед, на выручку Москве, товарищи! За мировую революцию, даже если придется строить ее на костях!