Пыльное облако приблизилось с ужасающей скоростью, распадаясь на отдельные, суетливо бегущие фигуры. Это была небольшая, но яростная орда – может, три-четыре десятка ходячих упырей. Они неслись вперед с той самой противоестественной резвостью, которую приобрели после последней мутации вируса, их нескладные движения были полны голодной, слепой ярости. Оборванная одежда хлопала на иссохших телах, из разинутых ртов вырывалось утробное, хриплое рычание.

– Огонь! – скомандовал Чапаев, когда первая волна тварей оказалась на расстоянии уверенного выстрела.

Первой заговорила Анка. Ее "Льюис" забился в руках, выплевывая короткие, точные очереди. Тяжелые пули с отвратительным звуком впивались в набегающие тела, отбрасывая их назад, разрывая гниющую плоть. Анка стреляла не спеша, экономя патроны, но каждый ее выстрел находил цель. На ее лице не было ни страха, ни ненависти – лишь холодная, сосредоточенная работа, смертоносный танец умелого воина. Несколько упырей, бежавших в авангарде, споткнулись и рухнули, разметав конечности.

Петька, вдохновленный ее хладнокровием, тоже открыл огонь. Первые несколько выстрелов прошли мимо – руки все еще подрагивали, а сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Но потом он взял себя в руки, вспомнил чапаевские уроки стрельбы.

– Спокойно, Петька, спокойно… Целься в башку, аль в грудину… – Он поймал в прицел ковыляющую тварь, задержал дыхание и плавно нажал на спуск. Упырь дернулся и неуклюже завалился набок. – Есть! – вырвалось у Петьки. Он тут же передернул затвор и выстрелил снова, на этот раз удачнее. Он стрелял азартно, нет-нет да и поглядывая на Анку, словно ожидая ее одобрения.

– Видала, Анка?! Я тоже не промах! – хотелось крикнуть ему, но крик застревал в горле, смешиваясь с грохотом выстрелов.

Несмотря на плотный огонь, несколько самых быстрых и настырных упырей прорвались сквозь свинцовый заслон и уже карабкались на невысокую насыпь, ведущую к платформе. Их когтистые руки скребли по металлу, пустые глазницы были устремлены на живую плоть.

– А ну, получай, нечисть! – Чапаев, до этого внимательно следивший за боем и раздававший короткие команды, выхватил из ножен свою знаменитую шашку. Клинок молнией сверкнул в утреннем солнце. С яростным криком: "Вот вам, паразиты, мировая революция!" – он бросился навстречу прорвавшимся тварям.

Его бурка взметнулась за спиной, как крылья черного ангела мщения. Первый упырь, уже занесший когтистую лапу над краем платформы, получил страшный удар поперек туловища – шашка рассекла его почти надвое. Второй, пытавшийся обойти Чапаева сбоку, лишился головы, которая с глухим стуком откатилась по доскам. Василий Иванович рубил сплеча, с той яростью и отчаянием, с какой бился и в Гражданскую. Каждый его удар был смертелен, каждый выкрик – полон несломленного духа. Это был не просто бой – это был танец смерти, в котором комдив вкладывал всю свою ненависть к этим тварям, отнявшим у него страну, товарищей, будущее.

Фурманов, видя, что враг подобрался вплотную, тоже открыл огонь из своего Нагана. Он стрелял реже, но целился тщательно, стараясь поддержать Чапаева.

– Смерть выродкам! Не пройдете, гады! – выкрикивал он, и в его голосе слышалась не только ненависть, но и отчаяние человека, видящего, как рушатся все его идеалы перед лицом этой слепой, безмозглой силы.

Бой был коротким, но неистовым. Минут через пять-семь все было кончено. Последний упырь, сраженный меткой Петькиной пулей в голову, рухнул у самых ног Чапаева. Комдив, тяжело дыша, опустил дымящуюся шашку. Его лицо было перепачкано чем-то темным, бурка изорвана в нескольких местах.