Вода к воде.

Теперь Марин большую часть дня проводил в фотошопе и за разведением красок, а Пелагея искала подходящие для кровати доски. Матрас найти оказалось проще всего.

Им, конечно, нужно было продумать легенду до того, как они пришли на место встречи, но всё-таки ничего страшного. Людям в любом случае бесполезно объяснять, что из себя представляет их союз: он выходит за рамки любых конвенционально человеческих отношений, они к такому не привыкли и привыкнуть не могли. И проблема даже не в людях, а в их ограниченном бесконечными рамками разуме.

Пелагея и Марин не были друг другу ни кровной семьёй, ни возлюбленными или друзьями – хотя эти версии, пожалуй, подходили чуть больше, чем та, что с родственниками. Ни в одном из человеческих языков попросту не было слова, которое могло бы их описать. Людям это было ни к чему.

Зато их народ не мог без этого обойтись. Им это было нужно, чтобы выживать.

Самое близкое существо во вселенной. Тот, у кого сердце бьётся так же, как у тебя.

Вот кем они были.

С первыми лучами солнца они просыпались, собирались и перед выходом из дома выпивали по чашке воды из-под крана. Пелагея добавляла в обе морскую соль – не настоящую, а из магазина, так что получалась какая-то жидкая дрянь, всё равно что кофе «три в одном». Они открывали окно и пили эту гадость, глядя на море. И тогда день становился немного лучше.

Потом шли на рынок. Пелагея торговалась с продавцами – она, когда было нужно, очень быстро умела включать режим мимикрии, а Марин просто стоял рядом и кивал с суровым видом, создавая видимость грозной силы поддержки. Несколько хороших досок они получили просто за то, что помогли бабушке собрать прилавок. Дело шло быстро. Тем более, инструменты у них всегда были с собой.

После обеда они возвращались с уловом и приступали к работе. Пока Пелагея орудовала дрелью, Марин солил воду. Они снова смотрели на море. Вздыхали. И продолжали ремонт.

Доски вскоре начали принимать очертания кровати – Пелагея своё дело знала хорошо. Марин занимался тем, что смешивал краски в больших замызганных вёдрах. Они пахли химикатами и разъедали воздух, но ему это было нипочём. Стены в одной из двух комнат он покрасил в синий, в другой – в цвет морской волны, а на балконе – в голубой. А потом начал творить “магию”.

На восточной стене в первой комнате он по диагонали прочертил неровную белую линию. Спустя пару дней и ещё ведро краски под ней расцвела полоса прибоя – барашки пены казались почти живыми, а белила, намеренно оставленные высыхать неровно, добавили им объёма. Бирюзовый и жёлтый он использовал, чтобы показать блики света. На третий день Марин отошёл от стены и сделал глоток солёной воды из чашки.

Он был доволен.

Пелагея закончила кровать и принялась за полки: дизайн был её фирменным, они каждый раз получались уникальными. Она находила размокшие ветки на пляже, сушила их на солнце, а потом подравнивала с одной стороны и крепила на стенах. От них пахло морем и солью. Когда она их вешала, ей хотелось пить и домой.

Они ужинали рыбой, а утром продолжали, и продолжали, и продолжали.

Во второй комнате Марин нарисовал на стенах водоросли, а у самого пола – ракушки и камни в чистом песке. Крошечные пузырьки воздуха поднимались со дна и стремились к потолку, с которого в глубину робко пробивались лучи света.

Тумбочка из полого внутри бревна идеально вписалась между кроватью и шкафом – пока теоретическим. Пелагея всадила занозу себе в указательный палец, но её быстро залечила солёная вода.

По небу, которым стали голубые стены, полетели нарисованные чайки. Рыбу, которую одна из них держала в клюве, Марин срисовал с их ужина.