– Нам и надобно, пусть прознают. Захотят его зелием извести или открыто убить… Ежели душегуб погибнет, значит, так на роду написано, от судьбы не убежать. Только мы врага не прозеваем, выследим пелымских прихвостней и тепленькими повяжем!

Игнат хлопнул себя по колену:

– Ай да Григорий Аникеич… На живца ловит! Воистину сын, достойный отца!

– Да погодь ты, красавица, не убегай от меня, не пужайся! – Василько догнал статную девку в лисьей шубке и дорогом кумачовом платке. – Скажу чего, век слушать станешь, а досыта не наслушаешься!

– А я не из пужливых, просто некогда мне с беспутным казачьем разговоры водить. – Девушка звонко рассмеялась, прикрывая лицо расшитой узорами рукавичкой.

– Да ты никак боярыня или строгановская дочка?! – Казак оглядел ее с ног до головы и нарочито отдал поясной поклон. – С тобой, наверно, и говорить не можно, вмиг плетями подчевать будут?

– Казак, а плетей испугался! – Она засмеялась еще пронзительнее, и Василько заметил чертовщинку в глазах. – Ради девкиной любви и не такое потерпеть можно!

– Если скажешь, как тебя зовут, то не побоюсь и плетей. Три шкуры спустят – глазом не моргну!

– Акулиной кличут. Тятенька у меня взаправду строгий, – глаза хитро блеснули, – только не в Орле он сейчас, а на мельнице. Я у своей тетки живу.

– То-то и вижу, что в глазах у тебя бесьи огоньки! Батюшка – мельник, а тетка, небось, ведьма?!

– Вот и не угадал! – засмеялась Акулина. – Тетка моя знатная повитуха. Может, слышал, Белухой кличут. В Орле ее всякий знает и кланяется. Почитай, всех детей родившихся приняла!

– Почто надобно мне о всяких повитухах слушать? Я со Строгановыми знаюсь, в Москве разов десять бывал и самого царя видел, как вот тебя. Лет десять назад с Адашевым в Крым хаживал и крымского царевича в полон брал!

– То раньше, а теперь без лошади пятками снег топчешь… – Акулина притворно надула щеки. – Брешешь, как пес! Холоп строгановский, да и только!

– Дура ты, девка! Возьмем пелымского князя, да сибирского царя Кучума в Москву свезем, так поглавнее Строгановых на Перми буду. Воеводой в Чердыне сяду, повезет, царь и вовсе пожалует княжеством Пелымским!

Побрякивая саблей и покручивая усы, казак обошел вокруг Акулины и, подбоченясь, встал перед ней.

– Какой смешной! Ходишь гоголем, глаза пучишь идолищем, а сам языком воздух мелешь… Что, казак, видит око, да зуб неймет?

– Я и силой взять могу! – Василько схватил девушку за плечи и поцеловал в губы. – Вот так!

По телу прокатились жаркие волны, жалящие и перехватывающие дыхание, как в парной, земля под ногами поплыла, покатилась вниз под гору огненным колесом…

– Что, казак, сладко целуюсь? Только не думай, что достанусь тебе добычею, у меня и нож есть, любого охальника вмиг осажу… – Акулина решительно выхватила охотничий нож на рукоятке из резного лосиного рога.

Василько протер ладонью лоб, рука была горячая и мокрая от выступившего пота.

– Огонь девка… чисто пламя… – Казак перевел дух и сказал, словно вопрос уже решенный. – Женюсь немедля, на этой же неделе, прямехонько к Масленице поспеем!

– Что ты, что ты! – Акулина притворно вскрикнула и всплеснула руками. – Батюшка заартачится, не благословит! Деньги на свадьбу откуда придут?

– Отец благословит, а купец мошной одарит!

Василько целовал жаркие уста, пропадал в пламенном вихре, утопая в ее огненном дыхании. Акулина совсем не походила на женщин, которых довелось знать: ласковых, злых, безразличных. В ней таилась неизъяснимая земная мощь, притягивающая и поглощающая, подобно мельничным жерновам перетирающая зерна в муку. Сила, повелевающая забыть обо всем, манящая раствориться в ней без остатка…