На Дону-батюшке да на Волге-матушке, в бескрайнем Диком поле Василько обрел и долгожданную волю, и счастье, и новую казацкую долю…

Тягучий, терпкий запах доносился неведомо откуда, издалека, из детства. Василько видел себя пятилетним мальцом, бежавшим в одном исподнем за старшей сестрой, уходящей на закат в безбрежную степь.

«Аринушко, постой… Возьми ты меня с собою купальские травки собирать! – Он бежал по высокой траве, утопая с головой в дурманящих цветущих запахах пьяного лета. – Аринушко, Христом прошу, возьми, хочу видеть, как Иван Купала будет в травинки святою росой кропить!»

Сестра шла молча, на ходу скидывая с себя одежду, и, оглянувшись лишь однажды, прощально махнула рукой. Василько оступился, цепляясь ногой за вывороченную сусликами почву, скользнул вниз, проваливаясь по колено в звериную нору. Он упал, в кровь расшибая лицо о твердые сплетения корней многолетних трав…

Казак вздрогнул и протер ладонью губы. Кровь. Открыл глаза, осмотрелся. Чистая, прибранная изба, в углу еле теплится сальная свеча в медном шандале, из печи тянет полынным духом.

«Господи, где это я?»

Василько приподнялся: широкая лавка, застеленная покрывалом, сшитым из лисьих шкур, такое же лисье одеяло, под головой – подушечка из тафты, набитая куриным пером. Рядом, свернувшись калачиком, спит Акулина.

Василько откинул одеяло: «Нагая!» Скользнул рукой вниз живота, еще ниже, прямо к горячему девичьему лону: «Никак девку попортил… Али нет, до меня порченная была?» Присел, перекрестился: «Нехорошо… Не следует, не вызнав девку, на спину валить, чай не вдовица, а казак не на войне…»

Акулина открыла глаза и бросилась казаку на шею, жарко целуя его в губы. «Кровь! Кровь!»

– Во сне язык прикусил, – Василько махнул рукой, – хоть убей, не помню, как вышло…

– Хорошо вышло! – Акулина засмеялась и, обнимая казака своими сильными руками, укусила его за ухо.

– Ты что делаешь, дура! – Казак с силой оттолкнул девушку от себя, но, спохватившись, обнял, нежно прижимая к груди. – Дикарка! Такой во всей степи не сыскать!

Акулина посмотрела в глаза и прошептала:

– Ведаешь, что мое имя значит?

– Почем знать, разве я поп, чтобы в именах разумение иметь? – пожал плечами казак. – К чему оно нам? Акулина, и все тут. Девка ты ладная, сладкая…

– Акулина – значит орлиная. И нашел ты меня в Орле-городе. Знамение это…

Девушка замолчала, пытаясь припомнить что-то важное, но не смогла, забыла. Прильнула к казаку, шепча:

– Теперь мы поженимся, правда? Верной буду, везде пойду, как волчица за волком! И детей нарожаю ладных. Сильных, с тобою схожих…

Василько засмеялся:

– По дороге меня чуть было волк не сожрал. Казака с саблею! Отродясь такого зверя не видел, вытянул бы пудов на пять, а то и поболе! Был бы с волчихою, наверняка и Карего бы положили!

Акулина играла медным крестом на груди казака, бороздя ногтями по заросшему волосами телу.

– Так это Карий убил того волка?

– Кто же еще, – усмехнулся казак, – я, почитай, лет пятнадцать с войной знаюсь, всяких рубак повидал, но такого встречаю впервые. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как он всадит нож в самое сердце, а потом своим басурманским ятаганом снесет голову с плеч.

Василько нежно тронул пальцем левый сосок Акулины, а затем провел ладонью по шее. Девушка вздрогнула и с ужасом отпрянула от казака:

– Нет, не надо! Не показывай на мне! – Она стала смахивать с себя казачьи меты, сдувая их красными, влажными губами.

– Не подумавши, – казак виновато пожал плечами, – извиняй…

– Ничего, такие меты снять нетрудно. – Акулина лукаво поглядела на казака. – Хочу, чтобы ты меня по-другому пометил, своей сделал…