– Братцы, что за бесовщина творится на белом свете?

– Черное волхование… язычники или двоедушники раскрещиваются. Знать, к скорому приходу хозяина готовятся… – Савва перекрестился и поднял птицу. – Вот тебе и честной Орел-городок…

– Прибудем, покажем Григорию Аникиевичу, – ответил Карий. – Савва, подбери ворона. Пусть Строганов своими глазами увидит…

По прибытии в Кергедан Данилу и его спутников заперли в съезжей избе, а представленную грамоту за подписью Аники отобрали.

– В печенках сидит милость строгановская! – Казак с размаху ударил кулаком в дверь. – Пришли в зенит, да под засовом до сумерек!

– Ты хотел, чтобы, как добра молодца, накормили, напоили да в бане выпарили? – усмехнулся Савва. – Поди знал, что не к теще ехал.

– Хоть бы харч какой дали. Со служилыми по-людски поступать надобно.

– Значит, рожей не вышел, чтобы тебя Строгановы не знамо про что подчевать стали…

Казак насупился и попер на Снегова с кулаками:

– Эй, что тут несут чернобокие кожа да кости?

– Что рожей не вышел, – ответил спокойно Савва, глядя в глаза наседающего казака.

– Ах ты, собака поповская! Не вышел, говоришь?! Да сейчас самого об пол побрею! Станешь лицом, как курица яйцом!

– Угомонись… – Данила повел бровью. – Расшумелись, как жуки майские в коробке…

Дверь скрипнула, и, кряхтя с мороза, в караулку ввалился строгановский приказчик. Не снимая шапки и не перекрестясь на образа, презрительно осмотрел прибывших:

– Карий кто? Собирайся, Григорий Аникиевич ждет.

– А мы что же?

Казак пошел вслед за Данилой, но приказчик властно остановил его, ткнув плетью в грудь:

– Раз не велят кликать, значит рожей не вышли!

– Сколь томить можно? – не унимал возмущения казак, уже не замечая в словах оскорбления. – Еды хотя бы пришли, а то ноги протягивать впору!

– Коли тут житья нет, так жди перевода на тот свет, – пробурчал приказчик, с грохотом затворяя за собой тяжелую дверь.

Придя на строгановский двор, приказчик провел Карего к погребу:

– Григорий Аникеич припасы проверяет, там обо всем и поговорите. Недосуг ему запросто тебя видеть…

В просторном, обшитом дубом подклете Григорий деловито осматривал каждый сосуд, принюхивался, не появился ли у рассола дурной запах, приподнимал дощечки, с удовольствием пробуя хрустящие огурчики на вкус. Завидев Карего, усмехнулся:

– Аминь, да не ходи один… К батюшке татем пробрался, чего же ко мне один да под охраной пришел? Или удаль по дороге выветрилась?

– Не один, да и не с пустыми руками… Знатный гостинец принес…

Данила вскинул руки, между пальцами блеснули два узких лезвия-жала, от которых не может защитить ни стальная кольчуга, ни пластинчатый доспех.

– Как же так! Я велел обыскать и отнять все оружие… – Григорий удивленно посмотрел на ножи. – Прикажу стервецов на хлеб посадить, коли службу нести не умеют!

Карий усмехнулся:

– Разве это оружие? Так, ногти в дороге отросли…

– Хорошему вору все впору… – криво усмехнулся Строганов. – Сдается мне, ежели бы взбрело на ум этими ногтями пощекотать, то я бы теперь до смерти посмеялся…

Немного помолчав, Григорий сказал уже серьезнее:

– Ты, Данила, на меня не серчай. Теперь и сам вижу – человек ты серьезный, да и дело свое знаешь споро.

– Слова отцовского тебе не хватило? – удивился Карий. – Или что иное тайно обо мне отписал?

Григорий испытующе посмотрел Даниле в глаза:

– Батюшка немощен стал, склонен в котенке рысь видеть. Куды ему пройдох различать! Семенка слаб, отцу в рот смотрит, да без благословения не то что судить о людях, вздохнуть не смеет…

– Кабы чаяния твоего не оправдал, тогда что?

Строганов ухмыльнулся и, ничтоже сумняшеся, изложил план своих действий: