Порой я убегала туда на обед, затаскивая, как паук в свои сети, всё самое важное: ноутбук, кофе, печенье, наушники и любимую подушку – радугу.

Возможно, вы решили, что я всегда пребываю в полном унынии. Нет. Порой я забываю о случившемся, и мой день начинается так же, как и сотни других счастливых дней моей уже прошлой жизни. В эти дни я редко подхожу к зеркалу, а порой и вовсе забываю хоть разочек в него взглянуть.

Папа увлекает меня за собой в пучину неотложных и неразрешимых домашних дел, тогда утро идёт в суматошном и радостном наперекосяк.

Я искренне люблю его по-детски наивные заботы: он хмурит нос так, что морщинки, пролегающие от начала брови до спинки носа, сдвигают очки к самому его кончику. Затем переносица медленно разглаживается, отправляя мудрые складочки на самый верх лба. Глаза округляются, а на губах играет едва уловимая улыбка.

И папа громко заявляет что-то вроде:

– Маргарет, ты только посмотри на это! Кто-то снова ночью ушил мои парадные брюки! Я надевал их месяц назад, а сегодня они отказываются застёгиваться! Нужно срочно установить видеонаблюдение за домом и вычислить этого жулика!

Тогда мама заливается смехом, а я заговорщицки щурю глаза и обещаю заняться этим вопросом вплотную после завтрака и бросить все силы, дабы наказать злоумышленника.

Мой папа, как никто умеет поднять настроение. Рядом с ним всегда весело и спокойно. Удивительно, как ужились в мужчине – надежность и стабильность вперемешку с юмором и энтузиазмом.

Я помогаю убрать завтрак, приготовить обед, отдыхаю в тени сада и оцениваю папины каламбуры по шкале от одного до десяти. За такими важными задачами пролетает день – и он как будто бы такой же, как и раньше. День, когда я гостила у семьи, снова став просто ребёнком.

Навещал ли меня кто-то? Появился ли Брайан?

Я уверена, что эти вопросы вам интересны. Не бойтесь их задать, они удобны.

Я бы сама поделилась, поверьте: я жила так ярко и так самодостаточно, что быть в окружении двух людей – в лице моих родителей – ровно как быть наедине с собой. Гул тусовки стих, и ты одна. И что теперь делать с этой тишиной? Я не знала.

Пару раз ко мне приезжала Бэт – та самая подруга, что была со мной в роковой вечер.

Я читала отчёт. В нём она описывала всё так:

«Маргарет много выпила. Ярость, отчаяние и злость, что наполняли её, больше не могли уживаться в ней и подконтрольно молчать. Чувства требовали выхода.

Она плакала, не переставая, последние полчаса. Всё твердила, что избавится от ребёнка. Говорила, что Брайан будет жалеть о сказанном, но будет слишком поздно.

Резко вскочила из-за стола, опрокинув несколько бокалов. Шум бьющегося стекла привлёк посетителей и сотрудников. Последние незамедлительно последовали к нашему столику. Я приготовилась объясняться», – пишет Бэт.

Тогда она решила, что мы немедленно уходим. Что мне хватит. И что меня необходимо довезти до дома. Оставлять всё так или отправлять меня без сопровождения – нельзя.

Поэтому, когда я, размазывая тушь по лицу, промычала едва связное: «Мне нужно на воздух» и «Я ему ща позвоню», она не стала меня останавливать, решив, что далеко я не уйду, а она пока уладит вопрос со счётом и разбитой посудой.

Она ничего не видела. Выбежала слишком поздно – когда никого уже не было.

Звук удара пришёлся на момент, когда она приносила очередные извинения администратору бара.

Визг шин разрезал тишину.

Бэт неслась на выход, подгоняемая дурным предчувствием. Шок парализовал её. Мой вид выбил воздух из лёгких. Она закричала и осела на землю.

Больше в отчёте не было ничего.

Об этом мы не говорили ни разу. Бэт винила себя, хоть никогда не произносила этого вслух, но я видела её глаза.