Войдя в кухню под унылую турецкую песню из телека, кладу цветы на стол и, обойдя его, вижу наипрекраснейшую картину: чумовую пятую точку, выставленную прямо передо мной. Но не в униформе, а в радующем глаз кокетливом платье лимонного цвета. Оно и так длиной выше колен, а при наклоне даже гладкие бедра красивых ножек мне демонстрирует. И это совсем не Олины ножки!

Новая горничная закрывает жарочный шкаф, а моя рука на тупом мужском рефлексе опускается на ее упругую ягодицу. Черт, она нереально хороша!

— Умереть не встать, какое блюдо… — произношу охрипшим от возбуждения голосом. Надо было чаще расслабляться с куклами и меньше работать, чтобы сейчас в ушах не звенело.

Резко выпрямившись, эта темноволосая паникерша разворачивается и, чуть ли не дыша мне в пупок, залепляет мне обжигающую пощечину. Как только у нее роста хватило достать?! Мелкая засранка с отличным хуком… Меня в боях на ринге так врасплох не заставали, как эта зверюга дикошарая. Даже сама пугается и пятится, обеими руками рот закрыв.

Впиваюсь в нее взглядом, медленно скольжу им от ножек к тонкой талии и аккуратной груди, мажу по плечам и ключице, шевеля челюстью и скалясь:

— Зашибенно познакомились. — Наконец смотрю в ее лицо и узнаю эти незабываемые глаза в обрамлении густых черных ресниц. Они мне не раз одинокими ночами снились. Отражение в них не только елочных шаров, но и безграничного возмущения. Да, это несомненно она — та незнакомка из аэропорта. С тем же самым обручальным кольцом. Уж очень броский бриллиант в нем. Улыбнувшись еще шире от одной только мысли, что судьба все же свела меня с ней, я представляюсь: — Ярославцев… Руслан…

Не глазища. Омут. Манящий и глубокий. И я, как долбонавт умственно отсталый, слюной истекаю. Плевать, что щека горит. Даже разозлиться на этот цветок не могу. Слишком хороша. Кровь с молоком.

На бессознательном примитивном влечении делаю шаг вперед. Она попой упирается в шкаф и выставляет ладони перед собой. Маленькие, хрупкие, изящные пальцы касаются моей рубашки. Не груди, всего лишь рубашки. Но уже этого для нее слишком много. Вздрогнув, куколка плотно сжимает губки и рукой шарит по шкафу.

Не отводя взгляда от ее больших глаз, отодвигаю скалку и упираюсь ладонями в столешницу. Больше не дышит, не моргает, не двигается. Едва ли не сидит на шкафу, подгоняемая желанием сбежать. Но некуда. Всюду я. Ловлю ее трепет, вкушаю, смакую.

Всегда делил девушек на две категории: мышки и кошки. Одни — неудовлетворенные, неуверенные в себе злюки, мечтающие о принцах под одеялом по ночам. Другие — потаскушки, норовящие каждым жестом намекнуть на свои сверхспособности. Эта крошка возглавила новую категорию. Она даже пахнет иначе. Не гелем для душа, не стиральным порошком, не препаскуднейшим парфюмом. Сладкой ванилью перебивает аромат готовящегося блюда.

Чуть размыкает губки, окончательно переклинивая меня. Нескончаемым гудящим поездом в ушах застревает. Смотрю в ее бездонные глаза и, кажется, лечу куда-то в пропасть.

Дрожит. А я все ближе и наглее. Ощущаю тепло ее кожи. Слышу биение ее сердца и прерывистое дыхание. Один из нас вот-вот грохнется в обморок. И я не уверен, кто именно. Потому что оба на грани. Колотит до озноба. Будто два магнитных полюса.

— Рус!

Оборачиваюсь через плечо. Посреди кухни стоит Элла. Моя дорогая тетушка. Вместо того чтобы кинуться мне на шею, переводит ошалелый взгляд с меня на...

— Ярославцева, — наконец подает голос, вернув к себе все мое внимание. — Майя. Супруга Валентина Борисовича.

Усмехнувшись, отстраняюсь от нее и еще раз оглядываю с головы до ног. Бриллиант в обручальном кольце по карману только банкиру. Как и другой бриллиант, более дорогой, — молодая женушка.