Показ состоялся, и откуда-то вновь появился Кемаль, с той же самой свитой, и прилетел Борис, и была куча всякого народа, и Яшина коллекция буквально взорвала зал, и Яша все выходил, и кланялся, и его обнимали, тискали, он весь пропах чужими духами и потом, и все искал глазами Зину, но находил лишь – Магду.

На поклоны Магда вышла вместе с Яшей, просто выскочила из кулис, взяла Яшу под руку и стала раскланиваться, направо и налево, слать воздушные поцелуи, и вообще, вела себя так, как будто она, тут и есть – первое лицо. Она совершенно затмила Зину, и камеры ловили именно её лицо. Зина, понимая это, даже отступила сама, и, строго и стильно одетая, казалась, скорее, мамой Магды… В толчее и суете Магда ощущала себя царицей бала, она раздавала автографы, мило кокетничала, обменивалась визитками с какими-то иностранцами, цепко следя за тем, где в это время находится Зина. Магда не отпускала Яшу ни на минуту, и он следовал за ней, как собачонка на поводке. Мой муж, знакомьтесь, Яков Измайлов, о, да, тот самый, тот самый… кутюрье, да-да… ох, не знаю, осень? У меня съемки, но может быть, может быть…

В это время Зинаида плакала, сидя на каких-то ящиках во внутреннем дворике, и пыталась что-то объяснить Борису, который сидел перед нею на корточках, и держал ее руки в своих.

– Борь, Борь, ну ты понимаешь, я, как узнала в Париже, что залетела, я испугалась, и ты же помнишь, как я психанула, помнишь?

– О, да, дорогая, ты хотела сигануть с моста Мирабо… или с Эйфелевой башни, все-таки?

– Борь, ты опять смеёшься, – она поцеловала его в макушку, – Борька, у меня нет роднее тебя, ну почему я так несчастна, Боря?

– Зин, ты счастлива. Ты беременна, ты сейчас подписала такую кучу всякого, что твой модельный дом затмит скоро и Париж, и Рим, и Кузнецкий мост. Зина, соберись, ну, что тебе Яша? Ничтожество, амёба, что он – тебе?

– Я его люблю, – Зина слизывала слёзы со щек, – я дура, но я не могу без него!

– Тогда я организую Яшин развод с этой Магдой Мигдаль, это плёвое дело, её отовсюду уберут, она сдуется, сопьется, или сколется, и успокоится. Уж я-то её знаю! Или тебе её жалко?

– Нет, я так не хочу. Он сам должен. Сам!

– Хорошо, тогда я делаю тебе предложение. Выходи за меня, я обеспечу тебе доброе имя и тыл, рожай, и уедем. Единственное условие – уедем!

– Борь, ну ты же…

– И что? Такие браки прочнее всех иных, ты же сама знаешь… я люблю тебя, я восхищаюсь тобой, неужели нам этого будет мало?

– Боря, водички принеси? – Зину потряхивало, – не могу, то ли температура, то ли нервы?

– Все вместе, – Борис поднялся, – давай-ка, поедем, уже светает, в твоём состоянии нельзя рассиживать на каких-то мусорных ящиках.

Борис принес бутылочку воды, Зина порылась в сумочке, вытащила упаковку, выдавила из блистера сразу две таблетки.

– Что ты пьёшь, – Борис протянул руку, – покажи?

– Да, мне французы дали, они все там на этом сидят.

– «Стрезам», – Боря повертел упаковку, – Зина, я противник всей этой химии, ты же знаешь? У меня есть чудный травник, я тебя завтра отвезу к нему.

– Завтра, да. Но сейчас – хотя бы снимает всю эту трясучку. Борь, я все-таки поговорю с ним?

– Кто я тебе, чтобы давать советы? – они шли по пустынной Тверской, Боря обнимал Зину за плечи, – это твоя жизнь! Яша – твой выбор, осознанный, или бессознательный. Сейчас говоришь не ты, говорит твой материнский инстинкт. Давай, я завезу тебя домой?

– Я не хочу домой. Родители! Дома я становлюсь ребенком, там я подчиняюсь, чтобы не обидеть их, и они меня ломают, и мне, чтобы восстановиться, приходится тратить столько сил! Ох, Боря, я устала. Я не хочу быть сильной, я хочу быть нежной и слабой. Сидеть в качалке, среди розовых кустов, листать дамский романчик, и, чтобы ветерок шевелил страницы, и бабочки летали!