на стене, к которой был придвинут мамин письменный стол, и стёртый рисунок обоев там, где стояла вешалка с загнутыми вверх рожками – для шляп.

Компания, занявшая в тот вечер комнату, к утру постепенно рассосалась, днём Яша с Магдой остались вдвоем, но о том, чтобы дотронуться до неё – он даже боялся думать. Она стала казаться ему стеклянной, хрупкой, и любое случайное прикосновение могло разрушить её, лишить жизни. О том, что случилось, они больше не говорили, обходя это стороной, замирая, как при красном сигнале светофора. Яше вдруг оказалось легко выйти на старую кухню, где остался их шкафчик и открытая полка с тарелками, и он даже – вспомнил, какая из конфорок на газовой плите – их. Труднее оказалось с ванной, за пятнадцать лет все это обветшало, проржавело, и чудесная ванна на настоящих львиных ногах выглядела так страшно, что мыться приходилось, вставая на принесенный коврик. Яша чувствовал себя здесь – хозяином, а Магда – гостьей, поэтому Яша вдруг взял на себя заботу об их немудреном хозяйстве. Все магазинчики в округе оказались на прежних местах, и овощной, с его огромными бочками с квашеной капустой и огурцами, и молочный, с прохладными бутылками кефира – зеленая крышечка из фольги, и ряженки – красная крышечка. И булочная была на месте, и кондитерская с дорогущими трюфелями и дешевыми карамельками, и даже собаки, которые уж точно могли бы измениться за эти годы – остались прежними. Магда все больше молчала, но не упрекала больше Яшу, а, казалось, тоже находила радость в обретении себя – здесь. Яша только раз спросил её – а почему она здесь, а не на Молодежной, и Магда ответила просто – ненавижу эти хрущевки, а здесь у домов есть лица…

Бабушка известие об отмене свадьбы встретила спокойно и, сев расчесывать перед сном волосы, сказала Яше, что жить ему, а ей, бабушке, на том свете будет все равно, кто будет Яше рубашки гладить и стирать носки, и вообще – каждый сходит с ума по-своему. Яша расцеловал бабушку, стрельнул десятку под честное слово и, перепрыгивая через ступеньки, помчался на Павелецкую.

К началу осени Магда стала совсем прежней, безмятежной, но часто застывала – как будто задумывалась, или силилась вспомнить что-то важное. Сентябрь был жарким, неизъяснимо прелестным, с горьковатым запахом гари от костров, в которых тлели золотые осенние листья. Взявшись за руки, они бродили по Москве, просто так, без цели, то застывая перед чугунной оградой особняка, то задирая головы на свист, чтобы увидеть парящих над крышами голубей, то пили теплое вино под стенами Спасо-Андроникова монастыря, то сидели на скамейке, откусывая от одного на двоих стаканчика с мороженым – Яша будет вспоминать ту осень, как царский дар Судьбы, неоцененный им. И, еще – Яша, возвращаясь мысленно к той осени, будет пытаться отыскать признаки надвигающейся беды, и с запозданием поймет, что все можно было бы изменить – если бы он не был так счастлив тогда. По какой-то странной причине они весь месяц оставались одни, вдвоем, и старая Яшина коммуналка приняла и признала их, как будто Яша был вправе вернуться к себе домой. Яше бы заметить, что Магда все чаще становится беспокойной, раздражаясь на любое Яшино слово, и, стараясь загладить свою вину, позволяет ему больше обычного. Они опять стали любовниками, и Яша учился у Магды, и был учеником прилежным и старательным. Он просыпался – и видел в окно старый вяз, и слышал далекий трамвайный перезвон, и вдыхал запах родного города, и трогал губами плечо Магды – и был, вне всякого сомнения, счастливейшим из смертных.