– Ты отправляешься, мой мальчик, – воскликнул я, – пешком в Лондон, как Хукер, твой великий предок, который путешествовал так же до до тебя! Возьми у меня того же коня, которого подарил ему добрый епископ Джуэл в лучшие времена, возьми этот посох, и возьми также эту книгу, она будет тебе утешением в пути! Эти две строчки в ней стоят миллион: «Я был молод, а теперь состарился и никогда не видел праведника покинутым и детей его, протягивающих руки за хлебом! Пусть это будет твоей путеводной звездой и твоим утешением в дальнейшем путешествии! Иди, мой мальчик, как бы ни сложилась твоя судьба, позволь мне видеть тебя раз в год! Сохраняй своё доброе сердце и прощай!

Поскольку он был непорочно честен, я не испытывал опасений, что вбрасываю его голым на сцену жизни; ибо я знал, что он сыграет хорошо любую роль, будь то роль побежденного или победителя. Его отъезд лишь подготавливал почву для нашего собственного исхода, который произошёл всего через несколько дней. Покидая район, в котором мы наслаждались столькими часами спокойствия и счастья, не обошлось без слёз, которые едва ли могла подавить самая крепкая и несгибаемая сила духа. Кроме того, путешествие в семьдесят миль, грозившее моей семье, которая до сих пор никогда не удалялась от своего очага более чем на десять миль, наполнило нас глубокой печалью, а крики бедняков, которые шли за нами несколько миль, как обычно шагают за гробом, усугубляли всю эту историю.

Первый день путешествия привёл нас в безопасный чертог в тридцати милях от нашего будущего убежища, и мы остановились на ночь в каком-то мутном постоялом дворе по дороге. Когда нам показали комнату, я, как обычно, попросил хозяина составить нам компанию, на что он согласился, поскольку то, что он выпьет, увеличивало наш счёт на следующее утро. Однако он знал весь район, в который я переезжал, назубок, особенно сквайра Торнхилла, который должен был стать моим домовладельцем и который жил в нескольких милях от моего поместья. Этого джентльмена он описал как человека, который ничего не знал и не желал знать о мире, предпочитая ему мирские удовольствиях, и был особенно примечателен своей невиданной тягой к прекрасному полу. Он заметил, что ни одна добродетель не могла устоять перед его искусством соблазнения и усидчивостью в этом вопросе и что едва в окружности десять миль могла отыскаться дочь фермера, которая не пала бы несчастной жертвой его вероломства. Хотя этот рассказ несколько расстревожил меня, он произвёл совершенно иной эффект на моих дочерей, чьи черты, казалось, просветлели в ожидании приближающегося триумфа, да и моя жена расцвела от довольства и уверенной в их привлекательности и несгибаемой добродетели. Пока мы размышляли так и сяк об этом, хозяйка вошла в комнату, чтобы сообщить своему мужу, что странный джентльмен, который пробыл в доме два дня, совершенно неплатёжен, нуждается деньгах и она не может содрать с него ни пенни при всех своих усилиях.

– Нет денег?! – ответил хозяин, взмывая в воздух. – Это совершенно невозможно! Ведь не далее, как вчера он всунул три гинеи нашему приставу Бидлу, чтобы тот только пощадил старого инвалида-солдата, которого за хищение собак должны были прогнать через город и бить плетьми!

Хозяйка, однако, всё ещё настаивала на своём фундаментальном утверждении, что он готовился покинуть комнату, и не заплатив ни пенни, клянясь, что он никому ничего не должен, после чего хозяин выразил намеренье на время оставить меня, заявив, что так или иначе он взыщет деньги с этого солдата, даже если сдерёт с него шкуру. В этот миг я, сам не знаю почему, попросил хозяина познакомить меня с этим незнакомцем, обладающим таким потрясающим великодушием и щедростью, как он описал. С этими словами он согласился, тут же впустив джентльмена, которому на вид было около тридцати лет, одетого в плащ, который когда-то был весь в позументах. Он обладал прекрасно сложенной фигурой, а на лице явно прослеживалось влияние постоянных абстрактных мыслей. В его обращении было что-то крайне повелительное и резкое, и, казалось, он не понимал никаких пошлых церемоний или презирал их. Когда хозяин вышел из комнаты, я не мог удержаться, чтобы не выразить незнакомцу свое беспокойство по поводу того, что вижу джентльмена при таких печальных обстоятельствах, и предложил ему свой кошелек, чтобы удовлетворить нынешнее требование хозяина постоялого двора.