– Уааа!!!

– Захлопнись! – рявкнула Юшка на продолжающего подвывать молодца, а вслед обратилась к единому здравому, после себя, существу в комнате: – Морда мохнатая, че надо? Все было сожрано до тебя!

– Мууу? – недоверчиво промычал бык, косясь на гостя.

Давно подозревал Сивуня, что все вкусное в доме снедают тайком от скотинки «голодающей». Но неужто бессовестные двуногие стали подкармливать и чужаков?!

– Не «му», а дуй отсюда!

Украдкой сунула фейри быку припрятанный пирожок и делано сердито попыталась выдворить его взашей. Проще гору сдвинуть. Смачно, как теленка, лизнул Сивуня баггейна прямо в лицо, но удалиться не поспешил. Авось, еще что перепадет?

– Фу! Телячьи нежности! Гадость какая, бррр! Блаженная с тобой?

– Я дома!

– Помяни черта…

Покачиваясь под тяжестью бельевой корзины, в горницу зашла травница, разбавляя привычный мельничный дух запахом лесной хвои, влажной плесневелой земли, березового мыла и лавандовой воды. И, знамо дело, едва подол ее юбки пересек порог, девушка сходу загалдела:

– Юша, а чаво я расскажу! Пивовар Карл не далее как на днях вызвался починить церковную крышу. Помнишь, та протекала вечно? А дык опосля ливня течь прекратила – начала литься. Аки из ведра! Тут-то Карл возьми и скажи, мол, а чего нам на левых батраков разоряться! Ну, ты знаешь, он батраков не шибко жалует. Года два назад жена его с одним таким – фюйть – смылась. Он тогда здорово, бедняга, запил, а после по пьяни под лед провалился, его мужики баграми вытаскивали. Я ему сосновое молоко от легочной хвори всю зиму возила, помнишь? Хорошо, выкарабкался и одумался. Но, мнится, обида не прошла. Но, право слово, ровнять всех под одну гребенку – несправедливо! В «Кружке кружев» поговаривают, до батрака жена Карла с булочником крутила, и отнюдь не рогалики! А тот почитай с половиной деревни и ближайшими хуторами знается. И чаво теперича всех булочников курощупами72 считать и булки не есть? Глупо как-то получается. О чем бишь я? А! Ну вот, наш-то деревенский плотник совсем стар. На верхотуру его ни в какую не загнать! Твердит, эдаким дешевым трюком от него не избавиться – он всех нас переживет! Сколько ему в сем году минуло? Восемьдесят? Ну и Карл взял дело в свои руки. Зря, конечно. Пока суть да дело, за работой проглотил пяток гвоздей! Веришь?! Ему уж и свечку за упокой собирались ставить, и церковь в его честь переименовать, а он, нате, живехонький-здоровехонький! Бегает! Как вышли гвозди, не признается. На желудок ссылается, мол, и не такое переварить могет! Однако в пабе какой день выпивает стоя. Я ему мазь заживляющую для мест, кхм, «нежных», под шумок сунула. Жалко ведь, намаялся небось, настрадался. Эх, а все ж чутка обидно, экую красивую табличку заказать поспели! Медную и буковки с загогулинками! Может, на именины подарить, как думаешь? О, а еще фонарщик сгинул! Как в воду канул! Одна лестница осталась, а от него ни следа! Куда старик запропаститься мог? Беда не уж какая приключилась? Ничего не чуешь? Ой, а чаво с занавеской? – вопросила Пыля, узрев наконец творящийся разгром. – Ты прибраться удумала?

– Ага, мечтать не вредно.

– Уф, сдюжил! – доложил Людвиг, насилу выбравшись из-под занавесы. Видок у молодца сделался, как опосля недельного запоя, но на обаяние то едва ли сказалось. Приметив белокурую травницу, молодец оживленно улыбнулся: – День добрый, миледи!

– Ах да, обморочный очнулся, – как бы невзначай вспомнила про парня баггейн. – Как тя там?

– Людвиг МакНулли.

– Поуху.

Не кликала Юшка никого по имени. Ежели дать имя, то можно и привязаться к скотине. А скотина у Юшки вся на убой.