– О, сильно сомневаюсь, шипс55! У нас с тобой разные на тот свет дорожки. Ну, мавки в помощь! – козырнула фейри. – Давненько они плоть свежую не обгладывали.

Едва баггейн слово молвить успела, как разошлась рябь по воде, и почуял мужик, как нечто ухватило его за край куртки и вниз тянуть начало. Оглянулся Охотник, и язык со страху чуть не проглотил – бледная, точь-в-точь лягушачье брюхо, рука с гниющей плотью и перепонками промеж пальцев хваткой стальной впилась в него, силясь утащить на дно. А из-под толщи мутной болотной воды глаза желтые горели, да зубы острые щелкали, пуская пузыри. Завопил Охотник, заметался со страху, рванул к берегу, что было мочи, да уж поздно! Топь держит крепко. Она никогда не отпускает данное ей.

А Юшка стоит, глядит и смеется, смеется, смеется. И трескается кора на деревьях от смеха сего нечеловечьего.

Кричит Охотник с лицом, перекошенным от ярости и страха:

– Скотина!

– Зато бодро скачущая! А ты отныне стал скотиной дохлой, – глумливо отбила оборотень. – По зубам себе нужно добычу выбирать, охотничек. А то, что от тебя останется? Правильно, рожки да ножки! Бывай.

Стих последний крик. Сыто булькнула трясина, новую жертву принимая. Не успела оборотень выдохнуть, как плеск нежданный вынудил ее содрогнуться. Будь Юшка в обличье зверином, ей-ей, шерсть встала бы на загривке дыбом! На Охотника фейри грешить не стала. Тот в склизких да крепких объятьях нежити болотной. Но ежели беготня их растревожила местных утопцев56, то у Юшки нет ни малейшего желания встречаться со старыми знакомыми. Ворошить, как прошлое, так и старых покойников она не любила. Баггейн навострила уши. Незримая шерсть-таки встала дыбом. Юшке отчаянно захотелось взвыть.

↟ ↟ ↟

На Лозняковом Болоте упавшими звездами светятся зеленоватые гнилушки, промеж стеблей пушицы застенчиво выглядывают иные огоньки, тлеющие крошечными свечками. Сквозь топь бежит молодой парень. То тут, то там мелькает средь зарослей камыша и аира его огненная шевелюра. Он мчится почти вслепую, не разбирая дороги, спотыкаясь о мшистые кочки, продираясь меж бородатого манника и белокрыльника, верно за ним сам черт гонится. Людвиг спешит за огнями. Он знает – блудички дурная компания доброму человеку. Но не сбавляет шаг. Топкая земля тянется к ногам, тихо шепчет: стой, не спеши, все равно поляжешь во мне. Все равно прорастут сквозь тебя новые травы. Куда же ты?

Воют вытьянки. Тсс! Остановись, послушай, как они поют. От их жалостной песни способна застыть кровь в жилах. Но у молодца горят щеки. Он боится не успеть. Его гонка началась много зим тому назад, а он до сих пор мчится без оглядки. В поту и мыле. Он до сих пор боится обернуться. Он слишком хорошо знает, что позади.

Твердая почва заканчивается в тот самый миг, когда меж веток МакНулли видит ее. Светлое пятно во тьме. В белой рубахе девушка чудится духом, бродящим по болоту. Одной из вытьянок. Но нет, она живая и дышащая. Из крови и плоти. Людвиг хорошо помнит, как бешено стучало ее сердце, когда та прижималась к его спине. Так быстро сердце бьется только у живых.

Фейри, как та русалка из забытого детства. Где сверкало и играло волнами темное море. Где только он, пустынный пляж со смоленым песком и зародившаяся мечта. Мечта семилетнего мальчонки, за которой он бросился в неизведанный, беспокойный мир. Мечта, за которую он заплатил страшную цену. Но долг непомерен, и Людвиг выплачивает его по сей день.

МакНулли тонет, сколько бы ни барахтался, ни бился, силясь дотянуться до ближайшей кочки. Отяжелела от воды одежа. Тянет молодца вниз. Ко дну. В самую топь. Не осталось сил. Нет крыльев. И кого молить о спасении? И имеет ли он на него право? Людвиг устал. Он слишком долго бежал. Слишком долго и безуспешно.