Утерся Людвиг небрежно ладонью, размазал кровь по щеке и подбородку. Уколола щетина трехдневная. Надобно побриться. И умыться. И пора бы наконец собрать себя в кучку, раз уж в нечто более разумное да цельное он давно не собирался.

От воды колодезной сводило зубы, спина покрывалась бугорками мурашек. Капля за каплей возвращалась ясность ума. Вот и от отражения воротить перестало. Отозвались вчерашние ссадины болью свербящей. Перетряхнул Людвиг всю постель, а затем и вовсе под кровать покорячился. Сыскалась баночка мази заживляющей в щели меж половиц. Не мало пришлось парню попыхтеть, чтобы вызволить ее на свет белый. Да токмо мази той оказалось на самом донышке. На раз сойдет, но запасы не излишне пополнить – у МакНулли далеко идущие планы.

Спешно обрядившись да набив сумку всяческими свертками, мешочками, графитными карандашами и видавшим виды дневником, трепетно покоившимся под подушкой, спустился молодец вниз. Спертый воздух, пропитанный запахом кислых щей и потных тел, поздоровался с Людвигом раньше вяло копавшегося с пивными бочонками хозяина. Махнул Людвиг тому рукой, занял стол у окна и закурил. Табак отдавал речной тиной, но ничего тут не попишешь. Паб, под чьей крышей МакНулли снял комнату, неуловимо напоминал ему отчий дом. Рыбаки Бакки обретались в лачугах с земляным полом, травяной крышей и крохотными оконцами. Строились эдакие бесхитростные жилища как есть: из говна и палок. Весь выловленный из моря сор шел в дело. Деревья на острове – товар редкостный. По сему дома отапливали торфом. В камине паба трещали поленья, а не чадила «грязь», однако не крытый доской пол, рассохшиеся скрипучие лавки и общая скудность убранства ворошили воспоминания о далеком детстве.

Пустовал спозаранку паб, у стойки опохмелялась пара-тройка верных забулдыг. МакНулли заказал кролика жареного, миску похлебки жирной, калач и жбан молока. Подкрепиться следовало впрок. Намеревался Людвиг весь день пропадать, Пустоши Орлиного Озера обшаривая вдоль и поперек. Где-то да должно свезти!

Блеяло овечье стадо из распахнутого настежь окна. Клочками ваты белесой, гонимой верховым36 ветром, рассыпались овцы по деревенской улице. Задуло парочку беспризорников во чужой двор, где теперя промеж собой делили они вывешенную на просушку ночнушку. Опосля ночи, сна лишенной, умаялся Людвиг до того, что, покудова трапезничал, едва с ложкой во рту не уснул. Узрев же за окном овечью возню, парень слегка взбодрился. Повеселел МакНулли, решил было из-за пазухи книжицу достать и наброском чуток набросать «съедения ночнушки зверского», как приметил пастуха незадачливого. Тот и в ус не дул, поглощенный беседой. Его слушатель, рослый мужик, лишь потирал бороду и участливо кивал. Для местного незнакомец одет был уж крайне добротно: укутанный в большой килт37 с щегольским килтспин38, начищенным ружьем и привешенными к поясу ножнами с кинжалом размером в полмеча и дюжинной подсумок. Лощеность вкупе с обвесом немалым прямо-таки кричали, что обладатель их уж точно не овчар, а двустволка на крепком плече – далеко не от волков.

Толкующие поравнялись с пабом, и Людвиг обернулся к окну единственным слышащим ухом39.

– …та тварь размером с матерого волка, – запальчиво баял пастух. – Морда острая, зубастая, а на макушке рога. Тело поджарое, жилистое, холка горбатая, ноги длинные-ходули. Шерсть темная, всяк свет в ней тонет. То ли когти, то ли копыта – не разобрать. Но борозды оставляет – во! В два пальца! Двигается быстро, но уследить можно…

Не клонило больше МакНулли в сон, его точно водой ледяной окатило. Последнее что парень смог расслышать: