– …около Гнилого леса…

– Не прошло и одной боевой песни, – проворчал Людвиг себе под нос старую присказку, швырнул на стол монеты звонкие и был таков.

Его планы постоянно летели к фейри под хвост. Вместе с тем, жизнь столько раз МакНулли била да терла, что чему-то и научила. Скажем, держать удар и принимать решения быстрые. Или же поспешные. Но когда Людвига МакНулли это останавливало?

Охотник с глазами, горящими как свеча, встал на след Зверя – охота началась.

Глава 4. Считалочка

Она – ярость бури, горечь чертополоха, раскаты осеннего грома. Она – саднящие царапины на руках, запах горящего вереска, дым затухших свечей. Она здесь единый законник и палач. Она та, кто исполняет Его волю. И она уже вышла на твой след. И не знать ей ни сна, ни покоя.

Не передать словами, не описать красками, коим гневом и негодованием охвачена была Юшка в час тот злополучный. Один шаг опрометчивый — и нате, болтается оборотень срамно, что твоя колбаска вязанка, в сети ловчей.

Висит, глядит баггейн на пустоши и горы, где над северными грядами тонкой вуалью парит пелена дождя, на склоны туманом повитые, на небо дымчатое, на земли ей порученные. Висит себе и думу думает – стара она больно для дерьма всего этого.

– Моя жизнь – пекло, – скорбно вздохнула Юшка.

В сажени пяти от нее, с видом полной беспричастности, валялся окоченевший труп бубри. От прежде громадной озерной птицы, быком ревущей и скот мелкий пожирающей, осталась обглоданная зверьем да поклеванная вороньем туша жалкая. Выжрано нутро, растасканы по норам кости, выдернутые за несъедобностью перья там-сям разбросаны по лесу. Подушка выпотрошенная, а не бубри, тьфу!

Не пробила на слезу Юшку кончина чужая печальная, а вот жрать отчего-то захотелось. Срыгнула баггейн травяную жвачку и стала жевать обреченно. А ведь поймали ее даже не на живца, а на падаль поганую! «Эх, сгоняла, называется, на разведку!», – кляла себя Юшка неустанно последние полчаса. Суть ли отчего сдохла бубри? Сдохла и сдохла, скотина крикливая! Фейри и сама была не прочь свернуть ночами бессонными той шею, дай токмо обхватить! Славилась бубри на пару с быком травницы позавывать в полуночи всем мартовским котам на зависть. Выла бубри от бешенства, что сожрать Сивуню не могет, тот же выл от злорадства.

Тем неспокойным вечером оборванный вой ее охотничьей песни, реквием, пронеся по холмам, лесам и чащобе, потонув в туманном молоке. Взывал ли он к возмездию или молил оплакать первым дождем, что омоет проросшие сквозь обглоданное мясо кости? Юшка не ведала. Не записывали оборотня в душеприказчики. У «начальства» ее иное в почете.

Мирно качалась сеть под сводом ветвей, и, ежели глаза прикрыть, то можно и вовсе себя в гамаке возомнить. Подумывала баггейн, а не повалять ли ей еще дурака и чутка не соснуть, как хрупнули кусты, шелохнулись и… Заветное «ну, еб твою мать» мелькнуло в голове Юшки за миг до того, как дуло ружья уперлось ей в лоб.

– Ну, здравствуй, тварь невиданная, трофей будущий.

– И тебе не хворать, Охотник.

Глотай горчащий от полевых трав воздух, утирай росу с ресниц, ступай по гнилой листве. По чужой жизни. Трубят охотничьи рожки. И вторит им соловьиная трель маленького серебряного манка. Чуть слышно, но всякий раз неотвратимо.

↟ ↟ ↟

Устав от подъема на склон, Людвиг решил немного передохнуть. Присел на поросшие мхом камни, закурил, вынул из-за уха точеный карандаш, расправил на коленях выцветшую от времени карту и давай пометки на ней чиркать, одному ему ведомые.

– И тут пусто, – бухтел МакНулли сквозь зажатую в зубах трубку. Колечки дыма венчали его рыжую макушку расплывчатым нимбом. Ни девки румяные были в той светлой голове, ни о славе бессмертной грезил парень, ни о срубе с хозяйством его заботы были. Скрытый народец – вот что тешило и влекло молодца. С измальства тянуло Людвига ко всему, что не вписать в порядок обыденности, что выходило за контуры понимания.