Ощерилась баггейн. Воткнула нож в зень32 у крыльца, бросила в туман горсть ржи и монетку, а после молвила нараспев:

– На тебе грош,

На тебе нож,

На тебе рожь,

А нас не трожь! Гой!

Задрожала марь, отступила. Плюнула Юшка ей в след:

– Сплошной бардак!

В вверенных фейри землях творилось неладное. Словно нечто проникало на Пустоши, подтачивая защиту с краев. И под завесой молочно-белого тумана оно наконец пришло.

Глава 3. Охотник

В давние-предавние времена рыскал по землям зверь невиданный, страх на людей наводящий. И были у того жестокого и кровожадного зверя когти медведя, зубы волка, рога козерога и сила быка. А заместо шерсти клубилась по телу его беспросветная тьма, кую не могли пробить ни стрела летучая, ни меч верный, ни слово праведное. Ломалась сталь и тонула во тьме той, стоило только ее коснуться. Горящей парой глаз глядел зверь на свет белый. И отражалась в тех глазах душа всякого, кто смел встать на пути зверя. Со всеми его горестями, потерями и грехами. Ничего от того страшного зверя нельзя было сокрыть. А он, дай волю, скалить зубы.

Утро пахнет дождем. Утро пахнет подгорелой картошкой и бражкой. Прелостью отсыревших простыней. Сыростью, просочившейся между прорехами в черепице. Утро пахнет чужим кровом. Людвиг выныривает из него, как из киселя. Ему свычно встречать утро под левой крышей. Свезло, коли под крышей! Частенько коротал молодец ночь под открытым небом или сводом шалаша, свернувшись в три погибели на лежанке из елового лапника. После эдаких ночевок на воздухе свежем навещали Людвига прострелы во всем теле да сопли, что хоть на кулак их наматывай. Быстро научился молодец ценить кров сухой, будь тот хоть с клопами али крысами чумными. Не из привередливых был Людвиг. Гонимым Бадзулой33 не пристало воротить нос от скупых подачек Покутной Матушки. Быстро те оборваться могут, как и сама нить судьбы.

Сполз МакНулли с кровати, каждую натруженную жилку ощущая. Драла ярая боль горло, зато, о чудо, дышал нос. Аукнулось Людвигу нечаянное купание в реке ледяной. Проторчал он, дурак дураком, полночи, неся караул у моста, где, по деревенской быличке34, в годы оные страшил народ ниваши35.

Покуда скитался Людвиг по Пустошам Орлиного Озера, дошла до него молва о вещах нечистых и диковинных, что деялись недалече от деревни Сент-Кони. Задушенные утопцы – ни дать, ни взять, а не обошлось без водяных фейри! Перво-наперво МакНулли на ум пришли ниваши. Тем особенно невзлюбились люди. Опасность грозила всякому, кто отважился ступить на мост через глубоко реку, где на ложе из мягких водорослей и зеленой ряски сам владыка речной почивать изволит. Выскочит разбуженный ниваши, схватит скользкими лапами человека и утащит на дно реки в свои владения. Там он темными силами вынет из жертвы душу, положит ее в горшок, засмолит его и айда злорадствовать да слушать, как душа жалобно постанывает внутри!

Изобиловал Схен венами рек и артериями озер, но далеко не каждый тихий омут чертями полнится. Как ни крути, а место все же должно быть особенным – нахоженным и напуганным. В Сент-Кони, благо, такое имелось. Поросшее байками, что трут на вечерних посиделках, когда бабы сообща щиплют перья. По ту сторону деревенской изгороди, за которой в тени орешника с бойким плеском течет Козлиная река, перекинут старый мост. Вдоль реки густые камыши с осокой растут, а в них то и дело птицы болотные перекрикиваются. Почти век никто в тех местах ни зверя, ни птицу не пугивал. Деревенские носу казать боялись. Молва стоустая ходила, дескать, у того злополучного моста не один человек душу богам отдал. Коль пьяный мужик реку переходит и песни залихватские горланит, снизу словами той песенки ему вторят. А коль вздумается кому заглянуть в заросли камыша – схватят его за полу рубахи и в воду утащат! И река при этом бурлит, плескается, точно похлебку в ней варят, да, видать, на людских мослах!