Взведено дергались уши баггейна, как кончик кошачьего хвоста. Допекал Юшку треп травницы. Мирские дела фейри по боку, а попробуй-ка заставь умолкнуть словоохотливую девку? Знавала, конечно, баггейн один способ верный, дык морока опосля с телом возиться.

– …обольстил девицу пригожий да продувной работник, и в скорехоньком времени приметили соседские кумушки, что девица-то в тягости.

– Шило мне в рыло! Да заткнешься ты, али нет?! – сорвалась Юшка, терпение чье на рассказе про залет дочери сапожника вконец иссякло. – Сегодня, мохрех, что, день сказок и прибауток?!

– Не, сегодня, кажется, Савватий-пчельник26, коль я ничего не путаю, – повела плечами Пыля и запальчиво продолжила: – Объезжала я, значит, хутора, была у кузнеца, отдала ему мазь от чирья. Здоровенный экий выскочил, ужас! И вот рассказал он, кузнец, не чирей, останавливались у него…

– Ближе к телу!

– Охотник объявился, – выпалила травница, обиженно поджав губы.

– Мохрех! – резко выдохнула Юшка, едва не рухнув с ветки. Яблоко, что висело позади, с хрустом смачным накололось оборотню на рог. Потек липкий сок на медную проволоку век нечесаных волос. – Кют27! Ну не было, га́ла28, печали!

– Стоит ли нам о том тревожиться?

– Ну, ежели ты, ёнда29, надумала голышом с ним искупаться в Козлиной реке…

– Еще чего! Околеть недолго. Холодрыга какая!

– Тебе на пользу, отморозишь все ненужное, – паскудно улыбнулась баггейн.

– У меня все нужное!

– Сельчанам это скажи! А лучше – покажи!

Насупилась Пыля, смолкла. Но долго гневаться, как и держать язык за зубами она не умела.

– Недалече скот мер, а люд и по сей день пропадает, из реки утопцев баграми достают. Нынче и Охотник к порогу явился. Неспроста все это, да?

Ой, не по нраву Юшке было, что травница мысли ее дурные балакает. Облачи мысль в слово и скор будет тот час, как исполнится та.

Сняла баггейн с рога яблоко и бросила прямиком в Пылин лоб.

– Ай! Чаво опять дерешься?!

– Поделом тебе! Нечего сорок считать, – задрала подбородок Юшка, а после угрюмо проронила: – На камнях кровь куриная.

– Ась?

– Бесь! Полно на пирог, а то зад слипнется.

– Не слипнется!

– А харя треснет!

Спрыгнула фейри с яблони, рубаху задравшуюся поправила и мявшейся с ноги на ногу Пыле кивнула:

– Ну, чаво тебе, блаженная?

– Юша, а что все-таки происходит?

– А я пердоле? – только и ответила Юшка. – Но мне оно не по нутру.

К горлу травницы подкатил желчно-горький комок страха.

– И что нам делать?

– Снимать исподнее и бегать! – развела фейри руками. —Неплохо бы во поле чертополоха. Бают – надежней способа отвадить беды не сыскать. Глянет, как поруха на этаких божевольных30, так сразу отпрянет! Попробуешь?

– Ну тебя, белебеня31!

Упал невольно Пылин взгляд на голые щиколотки баггейна. Исцарапаны те были, как и сама хозяйка. Век имела Юшка таковой вид, словно недалече зашла в курятник и там ей навалял петух. Однако по ухмылке наглой победа осталась за оборотнем.

Завыло-зарыдало вновь из марева тумана смертной колыбельной. Вросло стужей в кости. Обернулись в сумрачном свете яблоки в подоле окровавленными отрубленными головами. Бай-бай да люли! Хоть сегодня умри. Завтра мороз, снесут на погост. Мы поплачем, повоем, в могилу зароем.

Облизала травница пересохшие губы:

– Кто… кто воет там на болотах?

– Я, – ответила Юшка. – От тупоумия твоего несусветного!

– Но ты же рядом!

– Да ну-у-у!

Тут вторили оборотню. Разнесся вой средь высоких деревьев, покуда резко не оборвался вскриком сдавленным. Повисла тишина, в кой не смел звучать ни единый живой звук. Даже комары и те умолкли.

Переглянулись девицы, да не сговариваясь, внутрь мельницы отступили. Помедлила Юшка на пороге, оборотилась. Зябкой лапкой тянулась дымка к ее босым ногам.