Весна в Канныне и другие встречи Александра Беляева

Сеул засыпал неохотно. Офисные огни гасли один за другим, как звёзды на рассвете. Под холодным светом уличных ламп вода в ручье Чхонгечон текла неспешно, отражая блёклую неоновую радугу над городом.

Ёнсу сидел на краю набережной, склонив голову. В руке – бумажный стакан с остывшим американо, на коленях – блокнот с неоконченным письмом. Он приходил сюда каждый апрель – в день, когда Юнхи исчезла из его жизни.

Они познакомились в художественной студии, когда Сеул ещё был для них обоих городом надежд, а не компромиссов. Она рисовала людей на станциях метро – быстро, точно, с любовью. Ёнсу писал рассказы. У них был один на двоих эскиз мечты: кафе на Инсадоне, выставка её работ и книга с его историями.

Но весна может быть жестокой, если в ней слишком много ожиданий. Юнхи уехала в Пусан – без письма, без объяснений. Говорили, семья настояла.

Ёнсу не пытался вернуть её. Он просто стал писать меньше и чаще молчать.

Прошло семь лет. И сегодня, когда он поднял глаза от блокнота, Юнхи стояла напротив – взрослая, с другим цветом волос, но с той же легкой улыбкой, которую он когда-то любил рисовать словами.

– Ты всё ещё приходишь сюда? – спросила она, словно эти годы были только сном.

Он кивнул, не смея дышать. Юнхи подошла ближе и протянула руку.

– Тогда давай не будем терять ещё одну весну.

Хана третий раз за утро смотрела на экран телефона. Он был в сети. Опять. Но ничего не писал.

Вчера они переписывались до поздней ночи – обсуждали детские мечты, в которые уже почти никто не верит. Чансу оказался неожиданно живым, настоящим, не похожим на остальных из приложения. Не тем, кто кидает эмодзи и пропадает, а тем, с кем хочется ходить по улицам Сеула и говорить без фильтров.

Сегодня – тишина. Только зелёный кружок возле имени и чувство, будто кто-то смотрит на тебя издалека, но не решается подойти.

Хана перечитала их переписку. Его последнее сообщение всё ещё ждало ответа:

"Ты когда-нибудь думала уехать – не навсегда, а просто… выдохнуть?"

Она не ответила сразу. У неё была съёмка на Сеульской башне, потом звонок с агентством, потом… день просто закончился. А теперь – это странное, звенящее молчание.

Хана написала:

"Если не одна – да, очень даже."

Он прочитал почти сразу. Минуту – ничего. Потом всплыло новое сообщение:

"Пусан. Поезд в пятницу. У меня два билета. Ты не против окна?"

Хана не знала, что ответить. Только вдруг поняла, что улыбается – искренне, как давно уже не получалось. Потому что даже в мегаполисе, где все спешат и смотрят вниз, можно найти того, кто действительно смотрит на тебя.

Они встретились на вокзале Сеул-стэйшн под табло отправлений. Чансу держал в руках два кофе и выглядел так, будто тоже не верил, что она действительно пришла.

– Я волновался, что ты передумаешь, – признался он.

– Я волновалась, что ты пошутил, – ответила Хана.

В вагоне было тихо. Поезд мчался сквозь весну: мимо рисовых полей, невысоких гор, мимо маленьких станций, где никто не выходил. Чансу читал какую-то книгу на планшете. Хана смотрела в окно, изредка бросая взгляды на его отражение. Всё это было странно – и одновременно совершенно естественно. Как будто их знакомство было просто прологом к настоящему.

В Пусане пахло морем и солью. Они пошли на рынок Чагальчи – ели жареных осьминогов на деревянных палочках, пили сладкий рисовый напиток и смеялись, когда случайно перепутали станции на синей ветке метро. Потом долго сидели на пляже Хэундэ. Ветер с моря путал волосы, и никто из них не спешил говорить.

– Ты всегда так просто уезжаешь? – спросила она.

– Только если есть кто-то, ради кого стоит ехать.

Вечером они поднялись на смотровую площадку, откуда весь город светился как картина, написанная светом. Чансу стоял рядом, и между ними вдруг стало очень мало воздуха – и очень много тишины, которая не требует слов.

– Я не знаю, что будет дальше, – прошептала Хана.

– Давай не знать это вместе, – сказал Чансу.

Хана подумала: может, в этом и есть суть любви в XXI веке – не обещания, не лайки и не статусы. А билет в один конец. И человек, который ждёт на перроне.

Весна в Сеуле пахла дождём. Не сакурой, не жареным хлебом из булочных на Хондэ, а именно дождём – тёплым, несвоевременным, немного беспокойным.

Хана сидела у окна в своём небольшом офисе – теперь у неё была собственная студия. Не большая, но своя. На стене висели распечатки из Пусана: их фото на фоне заката, его рука в её – почти случайно, но навсегда.

Он зашёл тихо, как всегда. Без звонка. Он всё ещё носил свой старый рюкзак, в котором теперь лежала камера: спустя год он стал снимать для блогов о путешествиях и немного для неё – "только если ты заказываешь", говорил он.

– У тебя новый чай? – спросил он, заглянув в кружку.

– Имбирь с мёдом. Ты опять простыл?

– Нет. Просто соскучился по запаху твоей весны.

Они не жили вместе, но были вместе. Иногда каждый у себя, иногда – вместе в Пусане, где он теперь тоже работал несколько дней в месяц. Они не ставили статусов, не писали "в отношениях" – только "добавлено в избранное".

– Я тут подумал, – сказал он, подходя ближе. – Мы так и не сняли тот короткий фильм, помнишь?

– О чём он должен быть?

– О том, как иногда достаточно одного поезда, чтобы изменить целую жизнь.

Она улыбнулась.

– Тогда снимем. Только ты напишешь сценарий, а я придумаю музыку.

Он кивнул, и в этот момент за окном снова пошёл дождь. Мелкий, апрельский. Как год назад.

И если любовь в Сеуле и могла чем-то измеряться, то не кольцами и не клятвами. А вот этим моментом: когда человек приходит – и остаётся. Пусть даже без статуса.

Утро в Чеджу было мягким, как шелк. Воздух пах морем, зелёным чаем и чем-то ещё – тонким, почти неуловимым. Возможно, счастьем.

Суён стояла босиком на деревянной веранде и чистила мандарины. Их здесь продавали в мешках, тёплые от солнца, с тонкой кожурой, как бумага. Минджун всё время шутил, что её руки пахнут зимой, хотя было уже майское утро.

Домик на холме сняли на три дня – совсем простой: светлая спальня, низкий стол, два матраса и окна, в которые заглядывало море. Это был не отпуск и не побег, а тишина, к которой они оба пришли из шумных сеульских дней.

Он вышел сонный, в тёплом свитере, и обнял её со спины. Мандарины упали в чашку, но Суён даже не вздрогнула.

– У тебя волосы пахнут дымом, – прошептал он.

– А у тебя – ленью, – улыбнулась Суён.

Они молчали. Просто стояли вместе, смотря, как за деревьями просыпается остров. Ни обещаний, ни слов «навсегда». Только утро, которое не хотелось терять.

Минджун взял мандарин, разломил пополам и протянул ей дольку.

– За то, что мы умеем ничего не делать.

– За то, что умеем быть рядом, – ответила Суён.

Сеул промок насквозь. Дождь шёл с самого утра – не ливнем, а тонкой пеленой, от которой хотелось завернуться в шарф и идти медленно, не торопясь. Зонтики сливались с уличной толпой, как цветы в акварели.

Юнхо стоял у подножия Намсан, ждал автобус и думал, зачем вообще вышел сегодня. У него не было особой цели – просто в таких днях что-то звало на улицу. Как будто город, промокший до костей, открывает то, что обычно прячет.

Именно в такую минуту он заметил её. Девушка с тёмно-синим зонтом, в бежевом пальто, с книгой в руках. Она стояла у кофейного киоска, заказывая что-то, что пахло корицей. Он не знал её имени, но знал – видел её раньше.

Каждую среду, в том же вагоне метро. Она всегда читала. Иногда – смеялась уголками губ. Иногда – смотрела в окно, будто ждала кого-то. Юнхо никогда не решался заговорить.

А сейчас она повернулась, и их взгляды встретились. Через шум дождя, через капли на зонтах.

– Кажется, мы часто едем вместе по зелёной ветке, – сказал он. Тихо. Почти неуверенно.

Она кивнула.

– Я тоже тебя замечала. Ты – тот, кто слушает музыку в наушниках и смотрит не в телефон.

– Попался, – усмехнулся он. – А ты – та, кто читает и улыбается страницам.

Они стояли так минуту, может две. А потом она протянула ему второй стакан – тёплый, обёрнутый салфеткой.

– Я заказала два. Не знаю почему. Наверное, ждала.

И в этот момент дождь перестал быть холодным.

На станции Ёнсан в 16:45 каждый день всё одинаково: люди торопятся, двери хлопают, кофе проливается. Но если остановиться хотя бы на минуту – город начнёт шептать.

Киён, подросток в школьной форме, стоит у автомата с лапшой. Он снова не решается нажать кнопку – не потому что голоден, а потому что когда-то здесь всегда ела его мама, в ту короткую пору, когда у них ещё была семья. Он ждёт. Может, и она когда-нибудь вернётся к этой станции.

Мина, в бледно-сером пальто, ждёт поезда на Пусан. Она только что уволилась. Без истерик, без слов. Просто вышла. В руке – билет, в телефоне выключен звук. Она не знает, куда едет на самом деле, но точно – от всего.

Сонгу, 64 года, бывший машинист. Он теперь просто сидит на лавке у платформы. Каждый день. Иногда с термосом, иногда с записной книжкой. Говорит, что так проще слышать город. Когда кто-то рядом плачет – он отворачивается. Когда кто-то улыбается – он кивает. Словно проверяет пульс большого сердца.

Ари, стажёр в книжном магазине рядом со станцией, выбежала на обед. В руках – томик рассказов. Она не знает, что именно этот сборник через два часа купит писатель, который сядет в тот же вагон, что и она, и позже напишет рассказ – о девушке в красном шарфе, пахнущем чернилами и весной.