Так мы и ходили Роттердам – Белфаст – Корк по кругу каждую неделю. Грузовые операции с контейнерами осуществляются быстро, поэтому времени сходить на берег практически не было. Из развлечений присутствовал только телевизор. Ну можно было взять за свой счет пиво или даже бренди, но кампания для выпивки отсутствовала. У филиппинцев свой круг, у немцев свой. Не то чтобы они меня не принимали. Я вместе с ними также сидел перед телевизором и смотрел футбол в свободное время. Тоже иногда пил с ними пиво, на судне имелся «Heineken» в банках. Но уж больно сильно это все отличалось от взаимоотношений, которые существовали в русском экипаже. Можно даже сказать, что, кроме рабочих других отношений практически не было. Изучение немецкого я быстро забросил. Немцы общались со мной на английском, и я даже почувствовал, что мое, хоть и небольшое, знание немецкого не приветствуется. Они, как бы, оставляли немецкий как язык для своего внутреннего общения. Общался я со всеми нормально, но о возникновении каких-то дружеских отношений, которые обычно возникали на наших судах, речи не шло.

А вскоре я ощутил, что мне дико не хватает общения на родном языке. Радиорубки и радистов на пароходе не было, а радиостанция стояла прямо на мостике. На морских вахтах я включал ее и слушал радио на русском языке. Обычно «Радио Свобода». Пару русских книг, взятых с собой, я проглотил залпом. На судне была библиотека – целых три коробки английских книг стояли никому не нужные под диваном в кают-компании. Я забрал их все к себе в каюту, отобрал интересные и, таким образом, обеспечил себя чтением. На стоянках в портах, если рядом случался русский пароход, я выкраивал пару часов и бежал туда пообщаться. На одном латышском судне с русской командой мне надавали латышских газет на русском языке, и я с упоением читал о новых взаимоотношениях и порядках, возникающих в Республике Латвия.

Однажды в Роттердаме рядом оказался теплоход «Нинкоп», наш sistership, то есть однотипное судно. Он принадлежал тому же судовладельцу, я знал, что там работает русский второй помощник и пошел познакомиться. Вторым там был бывший капитан Эстонского пароходства, уже несколько лет к тому времени отработавший капитаном. Он все время жаловался на свое заниженное положение и на неправильные немецкие порядки. Просидели мы у него часа три. А когда я вышел от него и спустился на причал, оказалось, что мой «Франкоп» уже ушел. И хорошо, что не из порта, а просто его переставляли на другой причал, но в другой гавани, довольно далеко от терминала Дельта, на котором мы стояли. Роттердам – очень большой порт. Пришлось вызывать такси, за которое я заплатил более восьмидесяти гульденов. Причем Хайзе знал, что я ушел, и знал куда, но не счел нужным послать кого-нибудь за мной. И мне показалось, что намеренно. Такая ситуация на нашем судне была бы просто невозможна. И тогда я понял, что фамилия Хайзе не зря рифмуется со словом «шайзе».

Месяца через три Хайзе и Дитрих ушли в отпуск. Фамилия нового капитана была Шуман. В отличие от прежнего, он был вполне уравновешенный, спокойный и даже не курил. Нового старпома звали Мартин, как гуся из сказки «Приключения Нильса с дикими гусями». И он оказался еще тот гусь. Было ему лет двадцать пять – двадцать шесть, но он постоянно старался доказать всем, в особенности капитану, что он круче и опытнее, по крайней мере, меня. Зачем, не понятно. Его очень раздражало, что моя кормовая швартовая команда работает быстрее и слаженнее, чем его носовая. По этому поводу он постоянно на швартовках орал по переносной радиостанции, чтобы мы потравили свои концы, ему мол не прижать судно. И все это с таким раздражением в голосе, призванным показать, что все вокруг тупые и ничего не смыслят. В Роттердаме как-то выдался вечер, свободный от грузовых операций, и мы с ним пошли в «Интерклуб», посидеть в баре за кружкой пива. Собеседник из него оказался еще тот. Меня он не слушал совсем, а я устал от его разговоров про то, какой красивый город его родной Гамбург. Тем более, что я так сам не считал.